Две строки до востребования

Козерог согнулся над бильярдом и, сжимая тонкими, словно паучьими, пальцами кий, ласково выдохнул:

— Восьмерочку — в правый уголок.

Вавилон снова загадал: «Попадет — моя удача». И снова сбылось: покатилась «восьмерочка», покатилась и — пропала в «уголке». «Пусть выигрывает, добрей будет», — подумал Вавилон. Козерога он побаивался. Ласковый-ласковый, а если что ему поперек — держись, пощады не будет.

И «пяточка минут» не прошло — Козерог аккуратненько положил в кошелек выигрыш. Взяв Вавилона под руку, вывел из бильярдной.

— Помнишь, говоришь, про должок?

— А как же, закон. Не волнуйся… Только вот попросить тебя хотел, если, конечно, согласишься…

— Что? — Козерог быстро вскинул глаза. — Еще подождать?

— Понимаешь, — горячо и просительно зашептал Вавилон, — вот так нужны сейчас деньги! Еще месяц не подождешь?

Козерог пожевал бескровными губами, поморщился, будто соли попробовал.

— Надо подумать… Ладно, разговорчик о другом… Требуется одного человечка приютить. Денька на три. В надежном местечке. Покумекай.

— Какого человечка? — насторожился Вавилон.

— Эх, пан Беспальчик! — укоризненно вздохнул Козерог. — Такой ненужный вопросик задаешь.

— У себя никак не могу, — замотал Вавилон головой. — С отчимом у нас состояние холодной войны. Не ручаюсь.

— Еще покумекай… Должок я мог бы, пожалуй, и подождать.

Вавилон понял: это единственное условие.

— Есть одно место, — сказал он и добавил: — Ага, есть. Я узнаю.

— Когда? Завтра можешь?

— Ладно. А место хорошее, надежное.

— Завтра днем можешь сказать?

— Можно и днем.

— Тогда встречаемся здесь. В это же время. А денежки, что ж, брать пока не стану. Если так нужны тебе. Месячишки дам отсрочки. Могу и больше…

— Ну спасибо! — Вавилон радостно пожал слабую и узкую руку бильярдиста.

День радостный и горький

Каждый день Гринька получал известия о том, как подвигается работа над фильмом. В понедельник и вторник Костин отец фотографировал какие-то буквы, цифры и целые слова.

— Титры снимает, — объяснил Костя. — Надписи, значит, всякие. Сам знаешь, перед началом фильма идут. Кто какую роль играет, ну и всякое прочее.

А в четверг, когда трое приятелей-артистов шли вместе в школу, Костя с таинственным видом достал из кармана жестяную коробочку, точно такую, в какой недавно приносил «редкостного и дорогого» червяка. Только дырочек на крышке не было.

— Хотите на себя посмотреть?

На малюсеньком обрывке пленки, узенькой, почти как магнитофонная лента, темнели чуть различимые фигурки. Кто из них кто — узнать было невозможно. Даже не верилось, что эти крохотульки скоро оживут на экране и ребята увидят себя.

— До часу ночи папа в ванной сидел. Пять кассет проявил.

— А вдруг ничего не получится? — с сомнением сказал Симка. — Очень уж маленькие.

— Много ты понимаешь! — Гринька взъерошил на Симкиной голове волосы. — Маленькие! Поглядел бы в микроскоп — узнал бы, что такое «маленькое». Верно, Кисель?

На это «Кисель» вполне бы стоило обидеться. Сколько можно? Делаешь человеку хорошее, делаешь, а он — Кисель да Кисель! Будто имени настоящего нет. Но Костя смолчал. Видно, не дождешься от Гриньки другого слова. И не надо.

— Так что в субботу приходите, — сухо напомнил он.

— У тебя отец — молоток! — Гринька похлопал насупленного Костю по плечу. — Сказал — сделал!

И за это спасибо. Костя протянул Гриньке коробочку с пленкой.

— Бери на память. Через двадцать лет в музее ее выставят: «Первый кадр знаменитого киноартиста Григория Швырева!»

Гринька ухмыльнулся и спрятал жестянку в карман.

Про фильм стало известно в классе. Симка разболтал.

— А разве это секрет? — не отпираясь, заявил он Косте.

— Секрет не секрет, а что теперь делать — не знаю. Игорь Пахомов сейчас приходил, Никулин… Половина ребят просят прийти смотреть премьеру. Так и говорят: «премьера».

— Ух ты! — Симка почесал в затылке. — И правда, хоть билеты продавать. По гривеннику, и то капитал…

Всех желающих Костя, конечно, пригласить не мог, но человек шесть одноклассников могли надежно числить себя первыми зрителями «премьеры». Да самих артистов четверо. Если еще Ленка не приведет подружек. Да родители. Гринька сказал, что и мать его собирается прийти. Ого, целый зрительный зал!

Мать Гриньки и в самом деле обещала прийти. Даже так сказала:

— Страсть, сынуша, до чего мне интересно посмотреть на тебя в кино! Уж такие они красивые в кино! Тихонов из «Мгновений» или вот этот… благородный такой. Соломин. А Яковлев! На край света пошла бы.

Гринька фыркнул:

— Тихонов, Яковлев. Куда загнула! Я разве артист? И картина-то маленькая, на несколько минут. Да еще без звука.

— Все одно, сынуша, приду. Парик надену, платье в клеточку. Не бойся: не хуже людей буду… Или завить мне волосы?

— Как хочешь, — укладывая в портфель книжки, пожал плечами Гринька. А потом взглянул на мать и добавил: — Вообще-то со своими волосами тебе, Валя, лучше. Красивые они. Будто из золота.

— Ах, лапушка ты моя! — умилилась Валентина.

Боясь, что она полезет обниматься, Гринька защелкнул замок портфеля.

— Приду из школы — будь готова. Начало в семь тридцать…