Две строки до востребования

— Была. А как же. Я и в село-то пришел из-за Насти. В лес хотел увести ее. Боялся, что в Германию Настю заберут. Хватали тогда молоденьких. На работу отправляли.

— А сам ты в лесу был?

— Скот там хоронили. Чтобы врагу не попал. Как стал немец подходить к селу, скот решили в леса угнать. И я пошел. Рана, из-за которой по чистой списали, тогда уже поджила. — Дядя Саша потрогал затылок, нащупал бугорок. — Вот сюда осколок мины шарахнул меня. Под Барановичами дело было, в самом начале войны. Вечером ранило. Всю ночь пролежал. Утром как мертвяка подобрали. А в селе, видишь, выдюжал. Голова вот только лет пять сильно болела. А так ничего. И ходил шибко, и сила в руки вернулась. Вот, значит, и надумал я спасать Настю. Переплыл ночью в лодке через реку, пробрался в село. Уговаривать Настю не пришлось, сама видела — вот-вот заберут ее. И пошли тихонько к реке. Через луг. Тут и напоролись на немецкий пост. Обидно: у самой реки уже были. И лодка там была спрятана. Вот и пришлось занять у камня оборону. Пришлось…

— Но вы же отбились от немцев?

— Отбились, сынок.

— Так ведь хорошо, что отбились!

Дядя Саша вздохнул.

— Ну чего ты, — наседал Симка, — ведь отбились!

— Ранило Настю…

— Но это же бой. И тебя могли ранить, даже убить.

— Могли, — печально согласился дядя Саша. — Могли. — И больше он ничего не сказал. Нащупал в ведре нож и снова принялся чистить картофелину.

Симка дал приятелю знак: пошли, мол. В комнате он помолчал, насупившись, и сказал:

— Слова больше не вытянешь… Так-то он любит рассказывать, как воевал, как скот сохранили. А про этот бой у камня, когда маму ранило, не хочет говорить.

— Вспоминать, наверно, тяжело, — заметил Гринька. — А ты все равно что полицай: давай говори! Так и хотел тебя стукнуть… Слушай, а ловко он эту картошку — жик, жик! Я и то не смог бы так.

— Научился, — проговорил Симка. — Третий год чистит… Как мама умерла.

Богач

Если бы Швыреву еще вчера утром сказали, что он будет просить извинения у англичанки, Гринька только рассмеялся бы, ни за что бы не поверил.

И вот он стоит у лестницы, жалкий, взволнованный, больно прикусывая губы, и все смотрит, смотрит в коридор, где у окна разговаривают двое пожилых людей — географ Василий Васильевич и тучная, в обвисшей кофте Зоя Николаевна. Сколько раз Гринька видел ее на уроке, все; казалось бы, можно было разглядеть в ней, но только сейчас он заметил, как сутулится спина Зои Николаевны, как неверно стоит левая нога (то-то она прихрамывает), как набухли на руке вены (очевидно, портфель тяжелый и рука устала держать его). И чем дольше он ждал, когда Зоя Николаевна закончит разговор с географом и направится сюда, к лестнице, тем яснее, отчетливее становилась для него та истина, что он, сильный, ловкий и такой уверенный в себе, нанес боль этой старой больной женщине. Вчера, слушая Ларису Васильевну, он до конца не понимал этого. Только сейчас увидел все. Сознавать это было гадко и совершенно непривычно для него. И потому Гринька страдал.

Прихрамывая, Зоя Николаевна шла к Гриньке. Ему так казалось, что она идет к нему. На самом деле учительница намеревалась спуститься на первый этаж, к буфету, и выпить минеральной воды. Ее мучила изжога. И потому Швырев возник перед ней неожиданно, она даже сбилась с шага. Он стоял, не зная, что сказать. То есть знал, чего бы легче сказать: «Простите меня, Зоя Николаевна», но эти слова не выражали того, что он чувствовал.

— Ты мне хочешь что-то сказать? — помогла ему Зоя Николаевна.

— Да.

— Я слушаю.

— Вы можете меня ударить?..

У Чумаковой не было привычки оборачиваться назад. Сидела она за партой прямо, чинно и слушала, что говорят учителя. А на уроке истории дважды оглянулась. Первый раз соседка ногой толкнула ее под партой:

— Посмотри-ка, «биолог» цветет! Шесть номеров, наверно, по лотерее угадал.

И правда: будто не в классе Швырев сидит, а в кино и показывают какой-то веселый фильм.

Галка даже растерялась: на человека неприятности свалились, а он радуется. Оглянулась во второй раз — то же самое.

Пресса все должна знать. Может быть, у человека что-то хорошее случилось. Не все же время карикатуры рисовать!

И Галка окончательно изменила своим правилам прилежной ученицы. На листочке бумаги четким почерком написала: «Швырев! Только для прессы. Отчего сияешь, будто тебя на «Мосфильм» пригласили сниматься? Г. Ч.».

Записка ушла на пятую парту и через минуту вернулась с Гринькиным ответом: «Уже разнюхала! Точно, обещают главную роль в комедии. Совместное производство СССР — Франция. Г. Ш.».

«А он неглуп», — подумала Галка и на обратной стороне листка вывела новые строчки: «А еще, говорят будто шесть номеров угадал по карточке спортлото».

Когда листок вернулся к девчонкам на вторую парту, то Галкина соседка, первой схватившая записку, едва не рассмеялась вслух — хорошо, успела зажать рот руками. Гринька написал: «И об этом узнали! Точно! Пять тысяч выиграл. Кричите «ура». Каждому в классе обеспечено по пуду мороженого!»

Так Галка и не дозналась, по какой такой причине улыбается злостный нарушитель дисциплины Гринька Швырев.