Две строки до востребования

— Ах, вот чего боишься! — Вавилон достал из пакетика таблетку и, улыбаясь, кинул себе в рот. — Хоть высплюсь в самолете. Чудак! Люди их каждый вечер глотают. Если бессонница у кого. Не хочешь попробовать? Вкусненькая.

Пробовать таблетку Гринька не стал, но на душе у него стало спокойнее.

— А это, — Вавилон достал из конверта, листок, — письмо. Для меня письмо. Видишь: почтовое отделение № 36. Вон, рядом оно. — Вавилон показал рукой на окно. — Смирнову. Владиславу Сергеевичу. То есть мне. До востребования. Ты это письмо бросишь в почтовый ящик шестнадцатого числа. Я к тому времени уже вернусь. Тут всего две строки. Читай.

Гринька взял листок: «Здравствуй, мой друг Вавилон! В походе все нормально. Маршрут выдерживаем. Твой друг Григорий».

— Если у вас все будет, как здесь написано, — вкладывая письмо в конверт, объяснил Вавилон, — то исправлять ничего не будешь. А если что-то случится — заболеет кто-то или маршрут изменится, сроки, то сделаешь поправку. Перед словом «выдерживаем» поставишь отрицательную частичку «не». Рассказывали вам в школе про такую штуку — отрицательную частичку?

— Знаю, — слабо улыбнулся Гринька.

— И тогда я буду в курсе. Чего понапрасну тащиться? И еще. Хоть двадцать первое и выходной день, но могут там и другие палатки стоять. Чтобы я не плутал, ты знак подай — повесь трусы. Все понял?

— Понял. Те же самые можно повесить, желтые.

— Ну, молодчина! Как чудненько все у нас! — обрадовался Вавилон. — Сделаешь для меня хорошее дело, и я в долгу не останусь. Любую вещь проси. Фотоаппарат подарю, ФЭД. Обещаю.

В тот же конверт Вавилон вложил пакетик с таблетками, упаковал все в прозрачный мешочек, перегнул вдвое, замотал тонкой резинкой и засунул Гриньке в карман.

— Спрячь понадежней. В подкладку зашей. Куртку с собой берешь?

— Наверно.

— Не наверно. Бери обязательно. Хоть и лето, а не помешает… Ну, сейчас с маман попрощаюсь, и ты проводишь меня. А то, — Вавилон засмеялся, — еще засну в троллейбусе…

Действительно, сидя на задней скамейке, рядом с Вавилоном, Гринька видел, как у того сами собой закрываются веки. «Что же буду делать, если заснет?» — с тревогой подумал Гринька.

За окном троллейбуса мелькали деревья, дома, сменялись шумные улицы, на которых Гриньке еще не доводилось бывать, и он чувствовал себя смятым, маленьким, одиноким. Хоть бы Вавилон разговаривал. Сидит клюет носом. Выехали за город, и скоро показалось словно отлитое из стекла длинное здание аэропорта.

Будить Вавилона не пришлось. Сам открыл глаза.

— Уже приехали? — удивился он. Часть дороги, видимо, он все-таки проспал.

В аэропорту Гринька был первый раз и потому с любопытством наблюдал, как с неимоверным ревом выруливают на стоянку прибывшие из далеких городов самолеты, как вдали, со взлетной полосы, отрываются от земли и взлетают серебристые машины.

Объявили посадку на Симферополь. Вавилон поднял чемодан и одной рукой обнял Гриньку.

— Надеюсь на тебя. Выручай.

Гринька кивнул. Конечно, выручать надо. И не хотел бы, а надо. Оставшись один, он опустил голову, тяжело вздохнул. Ждать, когда взлетит самолет Вавилона, Гринька не стал. Сел в троллейбус и во втором часу дня возвратился домой.

Правую половину пола мать покрасила, диван его был сдвинут к окну. В комнате стоял резкий, неприятный запах краски, начисто истребивший вкусный апельсиновый дух.

— Ребятишки два раза спрашивали тебя. Куда ж ты пропал? — спросила Валентина, облаченная в линялый халат.

— На старую квартиру ходил, к приятелю, устало ответил Гринька. — Голова чего-то болит.

— Краски надышался, — сказала мать. — Посиди на балконе.

Он с трудом пролез к балконной двери и вышел на свежий воздух. Сев на стул, привалился спиной к шершавой теплой стене и закрыл глаза. Хорошо. Сидел бы так, сидел… Гриньке даже захотелось проглотить одну из таблеток, которые лежали у него в кармане. Заснуть бы и спать долго-долго…

Шестой участник похода

Когда Гринька, вышедший подышать воздухом, сидел, привалившись к стене, то солнце, будто сочувствуя ему, некоторое время ласковым лучом касалось его щеки, уха, радужно посверкивало в сомкнутых ресницах глаз. Но время шло, и солнце добралось до карниза крыши, светлый лучик соскользнул с Гринькиного уха, две-три минуты посидел у него на руках, но покинул и руки, спорхнул с коленей. А вскоре и весь балкон, с серыми листами шиферного ограждения, облупившимися перилами, велосипедом — пыльным, с грязными, непротертыми колесами, — погрузился в тень.

И Гринькина душа будто ожидала этой тени. Он подумал: «Чего раскис-то я? Да пусть себе забирает этот маг, раз жизни ему теперь нет без него. Если бы моя была вещь — другое дело».