Две свечи

— Потом мы все трое сели обедать. Моего аппетита как не бывало — я сидел и давился едой. Наташа так же толком не могла придти в себя, краска с ее лица так и не сошла. «Ну, ты и начадила, — упрекнул ее отец. — Сама, гляди, как взмокла. Нет бы, окно открыть». Она послушно встала и распахнула створку. В кухню влетел легкий ветерок. Но он не мог остудить наши разгоряченные головы. Кажется, отец все понял. Взгляд его сделался сосредоточенным и тяжелым. Остаток обеда прошел в молчании. Я ушел к себе, они с Наташей остались на кухне. Я слышал — они о чем-то говорят, но слов было не разобрать. Потом хлопнула дверь. Через несколько минут ко мне зашел отец. Я спросил его, где Наташа. Он сказал, что уехала к матери. Вернется нескоро.

— Она не вернулась? — тихонько проговорила Ксюша.

— Вернулась. Через четыре месяца. Я уже вовсю гулял с Надькой, и думать забыл о том, что произошло тогда на кухне. Вот так. — Николай легонько ущипнул Ксюшу за кончик носа.

— Твой отец — умный человек, — произнесла она задумчиво.

— Согласен. А ты, кажется, замерзла. Руки ледяные. Давай согрею. — Он крепко обхватил ее.

В его объятиях было так тепло, так уютно, так надежно. Опять это сладостное, горячее касанье губ, нетерпеливая дрожь во всем теле, острое жало желания под ложечкой.

— А ужин? — запинаясь, пробормотала Ксюша.

— Он нам не нужен, — стихами ответил Николай…

…Потом она все-таки решилась. Сделала глубокий вдох, стиснула ладони.

— Ты… любишь меня?

— Люблю.

У нее отлегло от сердца, но не до конца, а лишь наполовину.

— А Ольгу? Тоже любишь?

В его глазах мелькнула боль.

— Не знаю. Ксюша, честное слово, не знаю. Еще позавчера любил. А сейчас… — Он замолчал.

— Сейчас, — тихо, но настойчиво повторила Ксюша.

— Я ни о ком кроме тебя и думать не могу. Не то, что любить. — Он поглядел на нее беспомощно и потерянно, почти с отчаянием.

«Слава матушке Иоанне!»

— Значит, ты любишь только меня. Меня одну. — Она притянула к себе его голову, гладила русые волосы, повторяя пальцем контуры завитков. — Мы скажем ей?

— Ольге? — глухо переспросил Николай.

— Да. Скажем?

Он кивнул.

— Надо, наверное. Только я не знаю, как.

Ксюша вздохнула.

— И я не знаю.

— Тогда… может подождем? — произнес он с надеждой.

«Ты-то возможно, и подождешь, — подумала Ксюша. — А я не могу. И заявление в ЗАГСе лежит».

Она ничего не ответила, промолчала. Он был рад ее молчанию. Ему так было легче, она видела это.

«В сущности, все мужчины одинаковы. С удовольствием бегут от проблем».

Ксюша поднялась с постели.

— Пойду, разогрею жаркое, не то мы умрем с голоду.

20

Ольга стала похожа на тень. Она ходила, говорила, работала — все автоматически, будто робот. Николай вот уже неделю не появлялся у нее. При встрече отводил глаза. Разговаривал скупо — «привет», «пока». Ей хотелось крикнуть: «А как же свадьба? Наша свадьба — ведь мы подали заявление вне очереди, по знакомству».

Зачем вне очереди? Куда было спешить? Ей, Ольге, и так было хорошо. Ей не нужна была эта свадьба. Но он хотел. Настаивал, уговаривал — и уговорил. И вот теперь — он молчит. Что случилось? Разлюбил? Полюбил другую?

Она спросила напрямик.

— Коля, объясни, в чем дело? Мы больше не жених и невеста?

— С чего ты взяла? — Он говорил с трудом, губы едва шевелились, лицо было чужим, холодным и бесчувственным, как маска.

— Ты не приходишь ночевать.

— У меня дела. Разве у меня не может быть дел?

— Но ты хотя бы сказал. Что за дела? Я бы помогла.

— Нет, спасибо. Справлюсь сам.

Неужели, это он? Ее Коля, Колька, Колечка, самый нежный, самый ласковый? Быть того не может. Словно его заколдовали, превратили в чудище. И вот — он смотрит мимо нее. Куда?

— Если завтра ничего не изменится, я забираю заявление. — Ольга сказала, и почувствовала, что умирает.

Как она будет без него? Неужели судьбе не хватит Игоря? Неужели нужно еще одно наказание? За что, за что?

Николай криво улыбнулся. Он теперь всегда так улыбался, общаясь с Ольгой.

— Ты делаешь из мухи слона. Собственно, в чем причина?

— Причина в том, что я собиралась замуж за другого. — Она повернулась и пошла.

Ровная, прямая спина, пряди высветленных волос на макушке. Лица ее он не видел, но знал, что она плачет. Знал, и чувствовал себя мерзавцем. Он был болен Ксюшей. И выздоравливать не собирался.

Лучше просто не смотреть вслед уходящей Ольге. Думать о том, что будет сегодня вечером и ночью. Произносить про себя заветное имя. Видеть глаза — яркие и прозрачные, как у фарфоровой куклы. И рот, как у куклы, и ресницы. Только бы не разбить, не сделать ненароком одно неосторожное движение, не растрепать золотистые кудри, не стереть розовый румянец с матовых щек!

Пальцы Николая сжались в кулаки. Он резко развернулся и скрылся за дверью спортзала.

Ольга зашла в кабинет. Глаза красные от слез, губы дрожат.

— Все кончено. — Она упала на кушетку.

— Что кончено? — Ксюша подошла поближе. — Оль! Я только что чистую простыню постелила.

— Прости. — Ольга не двинулась с места.

— Да что там у вас происходит каждый раз? Вчера на тебе лица не было после разговора, сегодня вообще смотреть больно.

— Он меня больше не любит. Не знает, как отвязаться.