Две томские тайны

Рассвело. Фёдор Кузьмич уже давно был на ногах. Подкинул в печку дрова, вскипятил воду, собрал на стол нехитрую снедь. Себя он так никогда не баловал, но сейчас у него был гость. Закончив домашние дела, старец встал на колени перед иконой Николая-чудотворца и погрузился в молитву.

Со скамьи послышалось шевеление. Фёдор Кузьмич тут же прервал своё общение со святым и поднялся. Он не любил, когда кто-нибудь наблюдал за его молитвой. Это дело личное, и чужой глаз здесь совсем ни к чему.

— Просыпайся, вояка. Пойдём чай пить. А то совсем ослабеешь.

— Вас придушить силы останутся, — огрызнулся Батеньков, не поднимая головы.

Старец вздохнул тяжело и молвил:

— Что ж ты такой неуёмный, Гавриил Степанович. Столько лет прошло, а злоба из тебя так и брызжет.

— Прощения не дождётесь!

— Опять ты за своё, подполковник. Давай хоть час поговорим спокойно. Ты вчера мне так сердце разбередил, что я ночью глаз не сомкнул. С Таганрога бессонница меня не мучила. А тут воротилась проклятая. Чувствую, что есть в твоих словах правда. А вот какая — понять не могу. Расскажи мне, Гавриил, про восстание 14 декабря всё, что тебе известно. Ты же, вроде, не простым участником там был. Мне сказывали, что Трубецкой тебя даже в члены Временного правительства прочил. А докажешь мне свою правоту, сам тебе голову для отмщения подставлю. Коль захочешь. Иначе так и будем воду в ступе толочь и поговорить не успеем.

Декабрист согласно кивнул.

На улице снова была весна. Несмотря на ранний час, уже было видно, что день выдастся погожий. Выпавший за ночь снег растаял. С хмурого, затянутого мохнатыми тучами неба накрапывал дождь.

Батеньков выбежал из дома босой, в одних портах, и стал обтирать грудь и спину мокрым снегом. Процедура доставляла ему явное удовольствие. Завершив обтирание, старый декабрист упал грудью в снежную слякоть и стал отжиматься на руках.

Фёдор Кузьмич вышел из избушки и с одобрением посмотрел на гимнаста. Худощавое спортивное тело с невероятной лёгкостью взлетало над землей, словно было невесомым. Только вздувающиеся жилы на руках и шее говорили о напряжении.

Батеньков закончил отжиматься и, ловко подкинув ноги вверх, встал на руки вниз головой. В таком положении, быстро переставляя руки, он стал кружить по поляне.

Когда гость остановился и вновь вернулся в привычное для человека положение, хозяин не удержался и похвалил его:

— Молодец! Где ты этому научился?

— В тюрьме.

Старец помолчал немного, но затем сказал:

— Изнеженное тело быстро стареет. И наоборот, человек, познавший лишения, не потакающий своей слабости, а превозмогающий её, так закаляет свой дух, что и плоть его становится как сталь. Это только глупые и ленивые люди считают, что старость — не радость. Правда же, Гавриил? Старость — это венец жизни, и от человека зависит, каким он подойдёт к этой черте: либо больной развалиной, либо умудрённым аскетом. Ещё древние греки говорили: предающийся излишествам не может обладать мудростью.

Раскрасневшийся от зарядки и обтирания бунтовщик согласно кивнул и добавил:

— Только я б всё равно не возражал скинуть годков так двадцать.

Старики переглянулись. Они поняли друг друга. В этот момент даже декабрист не испытывал ненависти к бывшему царю.

— Я скоромного в доме не держу. Суп с грибами будешь? — спросил гостя старец.

— А я вообще мяса никакого не ем.

— Епитимью на себя наложил?

— Да ни в жизнь! Я ещё до такого истязательства себя, как вы, не дошёл. Само собой вышло. В молодости увидел, как рубили голову петуху. Он, уже безголовый, с плахи спрыгнул и понёсся по двору, а из него кровь фонтаном брызжет и обагряет белый снег. А он, бедняга, всё носится, как угорелый, и не знает, что уже мёртв. Вот с той поры птицы и мяса не ем. Кусок в горло не лезет.

Поев с аппетитом грибного супа с сухарями и запив душистым чаем с разными таёжными травами, политический ссыльный совсем разомлел и проникся к хозяину даже некоторой симпатией. Убивать его больше не хотелось, но и расшаркиваться перед бывшим величеством Батеньков тоже не собирался.

— Вы спрашивали меня о 14 декабря? Так и быть, расскажу, что мне известно. Только от моих оценок тех событий вам легче не станет. Наоборот, я очень хочу, чтобы вы осознали, какую глупость тогда совершили.

— А, может, мне только это и надо. Ты об этом не думаешь?

Батеньков пожал плечами и начал свой рассказ: