Две томские тайны

В рабочих предместьях, в кварталах бедноты, несмотря на поздний час, улицы были пустынны, окна домов закрыты. Ни какой привычной городской суеты, снующих туда-сюда пешеходов, гремящих экипажей, горластых торговок на обочинах. Казалось, город вымер. И только редкий цокот подкованных копыт по камням мостовой свидетельствовал о наличии жизни.

Александр въезжал в столицу побеждённого неприятеля на белом коне впереди колонны союзных войск. Рядом с ним горделиво держались в сёдлах союзники — австрийский генерал и прусский король.

Но где же парижане? Неужели они уготовили мне такую же встречу, как москвичи Наполеону? — эта мысль не оставляла царя и омрачала торжество.

Но, слава богу! По мере приближения победителей к центру, город стал оживать. На тротуарах колону встречали женщины и дети. Вначале с опаской, но потом, увидев, что иноземцы улыбаются им, горожане тоже отвечали улыбками. А они не такие и ужасные, эти русские варвары. Вон какой у них красивый и статный царь. И какой он обаятельный! Такой человек не может быть злым и жестоким.

На площади Мадлен колону уже осадила ликующая толпа.

«Слава Александру! Да здравствует русский царь!» — слышалось из толпы.

Одна экзальтированная молодая особа в порыве чувств даже бросилась к лошади ошалевшего казака. Тот был парень не промах, наклонился, подхватил завизжавшую от неожиданности парижанку и посадил её на лошадь впереди себя. Толпа взревела от восторга. А юная грация теперь радостно восседала в объятиях бородача и приветливо махала платочком своим сгоравшим от зависти подругам.

Счастливый царь находился на верху блаженства. Сбылась его сокровенная мечта. Он победил самого Наполеона. Освободил всю Европу. И сейчас покорённый им Париж встречал его ликованием. Александр Павлович приветливо помахивал рукой в белой перчатке восторженным парижанам, незаметно отирая слёзы с глаз. Он плакал от счастья и радости.

Царь царей

Когда Наполеон подписал своё отречение от престола и за себя, и за своих родственников, Александр поселился в Елисейском дворце.

Он быстро освоился в Париже. Мог вечером запросто один выйти из дворца и прогуляться по Елисейским полям или Марсову полю. Улицы столицы мира в эти дни кишели иноземцами. Вот добродушные казаки в косматых меховых папахах катают у себя на плечах светящихся от радости парижских сорванцов. Вот молоденькие, ещё безусые русские офицеры в туго затянутых ремнях, чтобы грудь выпирала колесом, мило флиртуют с беззаботными парижанками. Но особенным успехом у француженок пользовались российские инородцы. Настоящие толпы сопровождали черкесских и калмыцких воинов. Они словно явились в сердце цивилизованной Европы из глубины веков.

Царь ходил, улыбаясь, в этой толчее нового Вавилона, стоял на набережной Сены, вдыхал аромат парижской весны и свежего кофе, исходящий из многочисленных кофеен, и наслаждался.

Ему редко удавалось побыть одному. Его сразу узнавали, и вокруг него собиралась толпа.

— Почему вы столько медлили? Почему раньше не пришли в Париж? Мы вас так ждали! — спросила одна дама.

Царь застенчиво улыбнулся и ответил:

— Меня задержало великое мужество французов, мадам.

Парижане рукоплескали великодушию победителя.

На Вандомской площади он с иронией отозвался о монументальной статуе Наполеона и произнёс фразу, облетевшую Париж с быстротой молнии: «Если бы меня поставили так высоко, точно б закружилась голова».

Чтобы не травмировать самолюбие русского царя напоминанием о былом поражении, депутаты муниципального собрания хотели даже переименовать Аустрелицкий мост. Но царь Александр их остановил:

— Зачем? Русская армия же прошла по нему. Моё самолюбие удовлетворено.

Репутация обворожительного, деликатного, набожного и великодушного русского царя в Париже была выше Вандомской колонны.

Два вопроса требовали незамедлительного решения: будущее политическое устройство Франции и дальнейшая судьба Наполеона.

— Казнить его, и дело с концом, — предложил австрийский министр иностранных дел князь Меттерних[22]. — Отродье революции, как и его предшественники, должен закончить своё существование на дьявольском порождении революции — гильотине.

Прусский король молча пожал плечами. В отличие от Александра, он был злопамятен и не мог простить Наполеону оскорблений его династии.

Хитрый Талейран[23] не ответил ни да, ни нет:

— Казнь бывшего узурпатора, может быть, обоснована, но не забывайте, господа, что влияние Наполеона на умы французов по-прежнему велико. Как бы его насильственное умерщвление не привело к новой революции. Великодушие царя Александра приносит гораздо больше пользы в усмирении революции, чем любые карательные меры.

Собравшиеся устремили взоры на русского царя.