Две томские тайны

— И ты заразился якобинством. И не понял, чем заканчиваются все смуты? На волне народного бунта к власти приходят ещё худшие политиканы, чем правящая династия. Мало Наполеона? А ведь он был лучшим из лучших. Но взойдя на вершину пирамиды республиканской власти, объявил себя императором. Сколько жизней в Европе унесла Французская революция, её последствия? И это устроили просвещённые французы! А Россия — мужицкая страна. Неужели эти неграмотные мужики способны сознательно исполнять свои гражданские обязанности? Да они будут жалкой игрушкой в руках мерзавцев. Кого вы там готовили в диктаторы? Трубецкого[3]? Мне Николай рассказывал, как он ползал у него ногах, целовал ботфорты и молил о пощаде.

Батеньков встал со скамьи и гордо заявил:

— Зато другие не ползали! Каховский, Пестель, Рылеев[4]… Я в том числе. Знаете, что я ответил вашему уважаемому братцу на следствии? «Покушение 14 декабря[5] — не мятеж, но первый в России опыт революции политической, опыт, почтенный в бытописаниях и в глазах других народов. Чем менее была горсть людей, его предпринявшая, тем славнее для них. Хотя по несоразмерности сил и по недостатку лиц, готовых для подобных дел, глас свободы раздавался не долее нескольких часов, но и то приятно, что он раздавался!»

— И за это ты оказался в одиночной камере? Узнаю Николая. Он никогда не терпел непокорства.

— Ну, положим, не только за это. Ссылать сибиряка в Сибирь, всё равно, что пугать козла капустой. Какое же это было для меня наказание? А вашего братца я взбесил — это точно. Я ему писал письма из каземата. Например, «ежели я скажу, что Николай Павлович — свинья, — это сильно оскорбит царское величие?»

— Глупец! Чего ты этим добился? Просидел полжизни в одиночке из-за собственной строптивости?

— И горжусь тем, что вам, Романовым, не удалось меня сломать! Я голодал, разучился говорить, но всё равно не встал на колени…

Старый декабрист сорвался с лавки и схватил тяжёлый ковш, чтобы разнести им голову старца. Но вновь какая-то неведомая сила встала меж ними, и ковш, отразившись от незримого панциря, защищавшего Фёдора Кузьмича, обрушился на голову злоумышленника.

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Апрель 1802 года

— Русское дворянство — это класс самых невежественных, самых грязных людей. Их ум ограничен…

Граф Строганов[6] прервал свою пламенную речь на полуслове, ибо дверь отворилась, и в апартаменты государя вошла императрица. Несмотря на некоторую скованность манер, она в этот день выглядела неплохо. Её фарфоровое лицо обрамляли золотистые волосы, а большие голубые глаза, казалось, улыбались. Члены Негласного комитета, как по команде, вскочили со своих мест и застыли в приветственном поклоне. Князь Адам Чарторыйский[7], оказавшийся ближе других к императрице, даже умудрился поцеловать ей руку.

— Ох, пожалуйста, простите меня, мой друг, что прервала ваше заседание, — обратилась к мужу Елизавета Алексеевна. — Я полагала, что вы уже закончили. Вы не забыли, что ваша матушка нынче вечером пригласила нас к себе на ужин в Павловское. Я уже готова, ваш брат Константин — тоже. Ждём только вас.

Царь схватился за голову:

— Прошу извинить меня, господа. Но я совсем забыл про этот ужин. Маменька и так обижается, что я, взойдя на трон, стал редко бывать у неё. Поэтому давайте на сегодня прервёмся, а в следующий вторник так же после обеда дослушаем предложения графа по реформе управления страной…

Кочубей, Новосильцев[8] и Чарторыйский двинулись к двери, пока Строганов собирал в папку разложенные на столе листки.

Царица подошла к мужу и сказала ему тихо:

— Я очень прошу вас, мой друг, поговорите по дороге с Константином. Он становится совсем невыносимым. Я сегодня получила письмо от его жены. Анна ни под каким предлогом не желает возвращаться в Россию. Оказывается, великий князь настолько по-хамски относился к ней, что её терпению пришёл конец. Только представьте: среди ночи вызвал в коридор целую команду трубачей и приказал трубить зорю прямо под её дверью! Бедную Анну чуть не хватил удар. А этот развязный, хамский тон, который он позволяет по отношению ко мне! Словно мужик из самых низов общества. Ваша матушка, думаю, пригласила нас за этим.

Константин хотел увильнуть от неприятного разговора с братом, мол, предпочитает тряске в душной карете верховую езду, но Александр настоял, чтобы он сел именно в его экипаж. Царица со своими фрейлинами поехала следом в другой карете.

— Что с вами происходит? — строго спросил император, едва только карета выехала из дворца. — Вы всем дерзите, пьянствуете, общаетесь с продажными девками. На вас жалуются не только придворные, но уже и близкие люди.

Константин уставил взгляд в окно и молчал. Александр тоже. Первым не выдержал младший брат: