Две вины

– И вчера восхищались, когда я полетел вверх тормашками?

– Зато как быстро вы навели порядок.

– Вот это преданность! В таком дурацком положении и то нашла чем восхищаться.

– Все равно, – восторженно вздохнула она. – Вы держались просто замечательно.

Она стояла перед ним такая юная, свежая, что ему вдруг захотелось после долгого, трудного дня прижаться распухшей щекой к ее щеке.

С этим желанием и с синяком под глазом он назавтра уехал в Нью-Йорк; синяк рассосался, а желание осталось. Потом они перебрались играть в Нью-Йорк, и как только он увидел, что вокруг нее теснятся другие мужчины, привлеченные ее красотой, для него весь этот спектакль стал – она, и этот успех – она, и в театр он теперь приезжал ради нее одной. Спектакль играли весь сезон, а когда закрылись, Билл Мак-Чесни слишком много пил и особенно нуждался в участии близкого человека. Неожиданно в начале июня в Коннектикуте они поженились.

III

Двое сидели в баре лондонского «Савоя» и убивали время. Подходил к концу месяц май.

– И симпатичный он парень? – спросил Хабл.

– Очень, – ответил Бранкузи. – Очень симпатичный, очень красивый, и все его любят.

Помолчав, он добавил:

– Вот хочу вытащить его домой.

– Не понимаю, – сказал Хабл. – Разве здешние театры могут сравниться с нашими? Чего он здесь торчит?

– Он водит дружбу с герцогами и графинями.

– А-а.

– На той неделе я его встретил, с ним были три важные дамы: леди Такая-то, леди Сякая-то и леди Еще Какая-то.

– Я думал, он женат.

– Уже три года, – сказал Бранкузи. – Есть ребенок, ждут второго.

Он замолчал, потому что в эту минуту вошел Билл Мак-Чесни. На пороге он демонстративно огляделся по сторонам – у него было очень американское лицо и высоко подложенные плечи.

– Алло, Мак. Познакомьтесь, это мой друг, мистер Хабл.

– Привет.

Билл сел и продолжал разглядывать присутствующих. Хабл вскоре ушел.

– Что за птица? – спросил Билл.

– Так, один, только месяц как приехал и титулом не успел обзавестись. Вы вон тут уже полгода болтаетесь.

Билл ухмыльнулся.

– Считаете, что низкопоклонствую? Зато не лицемерю. Мне это по сердцу, нравится мне, понятно? Хорошо бы и меня тоже звали, скажем, маркиз Мак-Чесни.

– Попробуйте, может, допьетесь и до маркиза, – сказал Бранкузи.

– Еще чего! Откуда вы взяли, что я пью? Вот, значит, теперь какие разговоры обо мне ходят? Послушайте, назовите мне за всю историю театра хоть одного американского продюсера, который имел бы в Лондоне такой же успех, как я за неполных восемь месяцев, и я завтра же уезжаю с вами обратно в Америку. Вы только сами скажите…

– Успех имеют ваши старые постановки. А в Нью-Йорке у вас две последние работы провалились.

Билл встал, стиснул зубы.

– А вы кто такой? – мрачно спросил он. – Вы специально из Америки приехали, чтобы так со мной разговаривать?

– Напрасно обижаетесь, Билл. Просто я хочу, чтобы вы вернулись домой. Ради этого я готов что угодно сказать. Выдайте еще три таких сезона, как в двадцать втором и двадцать третьем, и вы обеспечены на всю жизнь.

– Да ну его к черту, этот Нью-Йорк, – хмуро ответил Билл. – Там один день ты король, потом делаешь две промашки, и все начинают болтать, что твоя песенка спета.

Бранкузи покачал головой.

– Не поэтому. Так стали поговаривать, когда вы расплевались с Аронсталем, вашим лучшим другом.

– Тоже мне друг!

– Ну, ближайший сотрудник. И потом…

– Не будем об этом говорить. – Билл посмотрел на часы. – Да, вот что, Эмми, к сожалению, плохо себя чувствует, так что, боюсь, с сегодняшним обедом у нас ничего не выйдет. Обязательно загляните в мою контору перед отъездом.

Пять минут спустя, стоя у табачного ларька, Бранкузи увидел, как Билл снова вошел в вестибюль «Савоя» и спустился в чайную.

«Дипломатом стал, как я погляжу, – подумал о нем Бранкузи. – Раньше, бывало, говорил прямо, что, мол, иду на свидание. Понабрался тут лоску от герцогов и графинь».

Возможно, он слегка обиделся, хотя вообще-то был не из обидчивых. Во всяком случае, он тут же, не сходя с места, заключил, что Мак-Чесни катится по наклонной плоскости, и раз и навсегда вычеркнул его из своего сердца, что было вполне на него похоже.

А никаких признаков, что Билл катится по наклонной плоскости, не было. Одна удачная постановка в «Новом Стрэнде», другая – в «Театре принца Уэльского», и еженедельные поступления текли почти так же обильно, как в Нью-Йорке два-три года назад. Разве энергичный, деловой человек не вправе переменить район операций? А человек, который час спустя входил, торопясь к обеду, в свой дом возле Гайд-парка, не достиг еще и тридцати и был полон энергии. Эмми, измученная, беспомощная, лежала на кушетке в верхней гостиной. Он обнял ее и прижал к себе.

– Осталось немножко, – сказал он ей. – Ты очень красивая.

– Не смеши меня.

– Правда. Ты всегда красивая. Не знаю почему. Наверно, потому, что у тебя сильный характер, и это всегда видно, даже когда ты вот такая.

Ей было приятно, что он так говорит; она провела пальцами по его волосам.

– Характер – самое главное в человеке, – продолжал он. – А у тебя его хватит на семерых.

– Ты виделся с Бранкузи?