Две византийские хроники Х века

Естественно, что церковно-богословское мировоззрение автора «Псамафийской хроники» заставляло его рассматривать исторический процесс как проявление воли божьей: падение нечестивцев вроде Стилиана Заутцы или императора Александра представлялось ему наказанием за грехи. Такое понимание исторической закономерности, обычное в раннем средневековье, не было, однако, общепринятым в византийской литературе Х в. В этом случае наш хронист отличается от идеологов провинциальной аристократии, каким был, например, автор первых четырех книг хроники продолжателя Феофана, прославлявший полководцев и с презрением относившийся к столичной знати и торговцам. Продолжатель Феофана видел свою задачу в том, чтобы раскрыть причину исторических явлений: «...Не знаю, — пишет он, — принесло бы кому-нибудь пользу историческое сочинение, не открывающее причин событий»[6]; «Историческая плоть, — говорит он в другом месте, — бессодержательна и пуста, если она лишена причинности событий»[7]. Особенно интересно предложенное им истолкование причин арабской экспансии: если обычно византийские хронисты и агиографы видели в арабах бич божий, карающий византийцев за грехи[8], то продолжатель Феофана объясняет нападение испанских арабов на Крит бедностью страны, в которой они жили, и ростом населения; по его словам, их стесняла численность населения и побуждала нехватка продуктов[9].

Отношение анонимного автора к смерти также соответствует традиционному церковно-богословскому мировоззрению. По его представлениям, смерть — это переход от рабства к свободе (стр. 78, 6). Герой «Псамафийской хроники» с радостной душой идет навстречу смерти и горюет лишь оттого, что ему еще неведома его загробная судьба. В отличие от этого в эпосе о Дигенисе Акрите, отражавшем настроения феодальной знати (преимущественно восточных областей империи), совершенно по-иному описывается смерть героя:

Врачи со вздохом молвили Василию Акрите:
«О Дигенис, любимый наш, вот смерть твоя приходит,
И никогда оружия ты не поднимешь больше.
Где сила беспредельная, где все твое богатство?
Куда девалось мужество и дерзкая отвага?
Никто, ничто теперь тебе помочь уже не может:
Бессильны руки, некогда свершившие так много,
И ноги, что дорогами далекими ходили.
И близок час — душа твоя уйдет, оставит тело —
Тогда тебя, могучего, в себе замкнет могила»[10]

.

Здесь автор печалится лишь о радостях земной жизни, с которой расстается его герой. Смерть — это конец жизни, за нею следует мрак могилы.

Итак, мировоззрение автора «Псамафийской хроники» отражает ту ограниченную церковно-богословскую концепцию, которая была характерна для высшего чиновничества и столичной знати в конце IX и начале Х в.

Его политические убеждения — идейное оправдание императорского деспотизма, враждебное отношение к народным массам и критическое суждение о виднейших представителях феодальной знати — позволяют нам с некоторым основанием высказать гипотезу о том, что автор «Псамафийской хроники»-вышел из среды высшего константинопольского чиновничества. В пользу этой гипотезы можно высказать и еще одно соображение: «Псамафийская хроника» отличается редкой точностью в употреблении терминологии, относящейся к деталям администрации, права, финансов и т. п. Автор всегда приводит соответствующие титулы и термины, не прибегая к описательным выражениям. Наименования византийских должностей: протовестиарий, китонит, паракимомен и пр. — постоянно встречаются в хронике; если авторы IX—X вв. для обозначения командующего флотом пользуются описательным термином ο του βασιλικου στολου δρουγγαριος[11], то В нашей хронике мы встретим официальное наименование δρουγγαριος του πλωιμου; нет в ней и таких неопределенных выражений, как «начальник дрома»[12] и т. п. Автор употребляет глагол αναγραφειν, имеющий узкоспециальное значение: разыскивать неплательщиков налогов (комментарий к гл. 18, прим. 15). Очень точен он и в обозначении имущественных отношений: он пользуется специальными терминами προαστειον и οικοπροαστειον употребляет восходящие к терминологии купчих грамот выражения χαρτωα δικαιωματα и εξ οικειας αγορας την κυριοτητα εχειν.

Эти особенности языка «Псамафийской хроники» получат правильное, на наш взгляд, объяснение, если предположить, что ее автор, прежде чем стать монахом, принадлежал к многочисленному византийскому чиновничеству.