Две зари

Ведь речь шла не о безделице и даже не о добыче одного похода – об удаче Святослава, а с ним вместе и всей Русской земли. Спорили не просто князь и его мать – через них спорили боги. Спорили владычицы судеб, решая, куда и как тянуть нить всей руси и земли Русской. По пути Харальда Боезуба или святого Константина? Мечом и щитом создавать великую, невиданную еще в той части света державу или крестом и стилосом? Первый путь был всем хорошо известен, описан во множестве преданий, опробован и понятен. Он требовал лишь отважного, честолюбивого и удачливого вождя с сильной, многочисленной и верной дружиной. Второй был смутен, незнаком и непривычен. Даже сама Эльга, расспрашивая послов и слушая переданные ей речи Оттона, хмурилась, трепеща перед огромностью задачи. Из множества народов и языков выстроить единый империум, основанный на общности веры и укладе управления, было даже более сложной – и долгой – задачей, нежели мечом завоевать эти земли.

Малуша, часто бывая свидетельницей этих разговоров и споров, поневоле склонялась на сторону Святослава. Она верила: он завоюет все народы, до которых сможет дотянуться, станет величайшим воином и правителем… и счастлива будет та, к чьим ногам он бросит золото и шелка со всех частей света, чьи сыновья унаследуют это все после него. Поневоле воображение ставило ее на место той прекрасной девы, с которой Святослав захочет разделить свою славу и добычу. И себя в этих мечтах Малуша видела куда величественнее и красивее, чем была. Именно это указывало ей на несбыточность мечтаний, на то, как далека она, ключница, рабыня, от той будущей владычицы мира… И он на нее даже не смотрит.

Вздохнув, она бросила взгляд на Святослава… и вздрогнула: его пристальный взгляд ударил ее, будто стрела. Словно он угадывал, что отроки говорят о нем.

Опустив глаза, Малуша поспешно отошла со своим кувшином. Но сердце билось изнутри о грудь, едва не разрываясь от волнения.

* * *

Потом Малуша бранила себя: и чего убежала, надо было остаться, еще чуток поболтать с Пестрянычами. Пусть князь видит, что они не считают зазорным с ней словом перемолвиться, а ведь они родом не хуже самого Святослава.

Но было поздно: через пару дней обоз ушел вниз по Днепру. Малуша еще раз видела Торлейва – и он, и Лют на правах родичей приходили проститься с княгиней. Эльга улыбалась, глядя на братанича с чувством щемящей нежности в груди: уже несколько лет ей приходилось смотреть на подросшего отрока снизу вверх, как двадцать лет назад она смотрела на его отца, своего сводного брата. А давно ли, казалось, Хельги задерживался с дружиной в Корчеве, пока Ингвар и прочие ждали его в устье Дуная со всем войском, потому что хотел дождаться родов жены? И на вопрос «ну как?» с гордостью ответил «Торлейв», радуясь, что боги послали сына и что он имеет право дать ему имя в честь младшего брата самого Вещего? А теперь тот новорожденный – мужчина, знающий три языка, кроме родного славянского, мечтающий овладеть как следует еще и латинским, умеющий писать по-моравски и по-гречески. Сотням длиннобородых старцев об этом нечего и мечтать.

Разговаривая с Эльгой, Торлейв иногда посматривал на застывшую возле печи Малушу, и глаза его улыбались ей. Собираясь уходить, он слегка кивнул ей отдельно. А когда парень вышел, Малуша с трудом подавила желание тоже выйти и сказать ему несколько слов во дворе, не на глазах у княгини. Почему-то казалось, что он тоже этого ждет. Та невидимая нить натянулась и влекла за ним, сердце билось, но от волнения ноги онемели и Малуша не смела сдвинуться с места. Если она не выйдет – упустит нечто важное, чего потом не догнать; а если выйдет – это будет почти гласное признание, что он ей небезразличен… Однако ее подневольное положение делало такое признание еще более опасным, и Малуша осталась на месте. Даже в оконце старалась не глядеть, чтобы не увидеть его во дворе. Уехал так уехал…

Назавтра, когда Торлейва уже не было в Киеве, Малуша жалела, что все же не вышла. Но вскоре сообразила, что грустить особо не о чем: Эльга ведь отправила его с дружиной Одульва, который едет не в Царьград, а только в Протолчу, за пороги, чтобы встретить там греческих послов. Вместе с Одульвом и послами он и вернется, а этого Эльга ждала намного раньше, чем возвращения Вуефаста и купцов. «Если они приедут, эти твои греки, – насмешливо говорил Святослав. – А то проторчат отроки понапрасну в Протолче до самого снега…»

Малуша надеялась, что он неправ, но поневоле боялась, что так и будет. В Святославе была истинно княжеская уверенность, отчего каждое его слово казалось весомым, как приговор судьбы. При мысли о нем Малушу пробирала дрожь: в Святославе ей виделось нечто пугающее, но в то же время притягательное; от его безразличия ее душила досада, а ум все же невольно выискивал способы обратить на себя его внимание. Кто она для него? Служанка матери, младшая ключница, невидимый дух при погребах и кринках. Даже кошка, которую Сванхейд несколько лет назад прислала Эльге в подарок из Хольмгарда, занимала его больше.