Две жизни Лидии Бёрд

И вот наконец мы остаемся вдвоем, Шарлотта и я. Осторожно катаю коляску по проходу между книжными стеллажами и рассеянно рассказываю малышке об отделе документальной прозы. Потом медленно направляюсь к детской секции. Когда откидываю одеяло и заглядываю под него, Шарлотта смотрит на меня в упор, ее широко раскрытые глаза украшены темными ресницами.

– Привет, – улыбаюсь я и достаю Шарлотту из коляски.

Племянница все еще маленькая, как кукла, изящная даже в зимней одежке. Она продолжает смотреть на меня серьезными, как у Элли, глазами, когда я вместе с ней усаживаюсь в одно из новых кресел.

– Ты меня знаешь, – говорю я, – ведь я была первым человеком, которого ты увидела.

Мне нравится думать, что Шарлотта это помнит и она спокойна у меня на руках потому, поскольку видит во мне надежную гавань.

– И чем мы с тобой займемся? – спрашиваю я шепотом, хотя в этой части библиотеки нет никого, кто мог бы нам помешать. – Хочешь, почитаю тебе?

Это кажется вполне уместным, учитывая то, где мы. Я беру книгу, которую хорошо знаю с самого детства.

– Это история одной гусеницы, – поясняю я, пристраивая открытую книгу на коленях. – То была довольно жадная особа, насколько я помню.

Я понадежнее укладываю Шарлотту на сгибе своего локтя, и она внимательно смотрит на меня, когда я читаю ей о том, как гусеница, появившись на свет в воскресенье, в понедельник съела яблоко, во вторник – две груши, а в среду – три сливы. Клянусь, Шарлотта понимает! Читаю дальше о том, как гусеница съела так много сыра, шоколадного печенья и салями, что почувствовала себя плохо. Потом наступило воскресенье, и она снова ела и ела, пока не перестала быть голодной и маленькой.

Я закрыла книгу и вернула ее на полку, хотя история еще не закончилась. Но ведь все знают, что случилось дальше.

– А потом, Шарлотта, гусеница закуталась в кокон и заснула. И пока она спит, ей снятся прекрасные вещи, которые она вскоре увидит, и волшебная будущая жизнь, и замечательные далекие места, куда она отправится.

Я поглаживаю ладошку Шарлотты, и она сжимает мой палец, это похоже на то, как цветок закрывает лепестки. Точно так же она сжимала мой палец в то утро, когда родилась. Но ее пальчики уже длиннее, не такие прозрачные, и хватка чуть крепче.

– А потом, после долгого-долгого сна, она проснулась, расправила свои новенькие крылья, чтобы испытать их, и улетела прочь, на поиски новых приключений.

И тут это маленькое изумительное дитя улыбается мне. Она уже несколько недель улыбается Элли и маме, но мне пришлось ради этого постараться. Наверное, это плата за то, что я бросила ее в трудное время. Я улыбаюсь в ответ, а потом смеюсь, а Шарлотта продолжает улыбаться вовсю, отчего ее личико становится похожим на мордочку древесной лягушки.

– Ты действительно нечто! – восклицаю я, и у меня сжимается горло. – Спасибо тебе за то, что ты с нами. Что ты здесь, со мной.

И я правда благодарна. Может быть, мои чувства не были бы столь сильны, если бы я не помогала ей появиться на свет, если бы она не сделала свой первый вдох в моих руках. Но случилось именно так, и этим Шарлотта как бы приложила свои крохотные ладошки к краю моего параллельного мира и оттолкнула его так далеко, что мои путешествия туда стали опасными.

А теперь она растет, и я намерена быть рядом, чтобы помочь ей научиться рисовать, и водить в кино, и предупреждать о том, что существуют плохие мальчики. Впрочем, вряд ли я сумею когда-нибудь научить эту девочку чему-то большему, чем она научила меня, просто появившись на свет.

– Моя маленькая бабочка, – шепчу я.

Суббота, 9 ноября

– Ненавижу фейерверки, черт бы их побрал!

– Неправда! Ты всегда первой рвалась на них посмотреть. – Джона смеется на экране моего телефона.

Телефон лежит у вазы с цветами на кухонном столе, так что я могу болтать с Джоной, занимаясь делом. Здесь вечер субботы, у Джоны – середина дня. От скуки я занялась библиотечными бумагами, сопроводив их бокалом вина. На самом деле я рада, что приходится много думать о работе, это помогает заполнить пустоту в моей жизни. Прошло уже почти шесть недель с тех пор, как я смыла в раковину свои пилюли, и я отлично справляюсь, правда. По крайней мере, днем.

– Ладно-ладно, согласна, – ворчу я.

В нашем местном парке сегодня вечером представление. Оттуда доносятся такие звуки, будто там идут боевые действия.

Джона тоже в кухне; теперь он отходит от стойки и садится за стол.

– Выглядит неплохо, – говорю я, кивая на сэндвичи с беконом, которые он только что приготовил у меня на глазах.

– Мне пришлось в три магазина заглянуть, чтобы найти правильную нарезку, – возмущается Джона. – Чтобы сверху была полоска сала. У них тут это почти незаконно.

– Джона Джонс, просто ты уж слишком британец! – хохочу я.

Он показывает мне кетчуп «Хейнц» и усмехается. Я кладу авторучку и тянусь за бокалом.

– Есть какие-то свежие новости? Хочется услышать что-нибудь хорошее.