Двенадцать

Он проводил дни в раздумьях, вынужденно, однако Луций понимал, что другие не в состоянии этого выдержать, те, что кричали от одиночества, чьи вопли он слышал по ночам. В тюрьме был небольшой дворик, куда заключенных раз в неделю выводили на прогулку, по одному, и всего лишь на час. Луций провел первые шесть месяцев заключения в уверенности, что сойдет с ума. Невозможно вечно отжиматься, невозможно вечно спать, и едва прошел месяц его заключения, как Луций начал говорить сам с собой. Бессвязные монологи обо всем и ни о чем, о погоде, о еде, мысли и воспоминания, мир за пределами военной тюрьмы, что в нем происходит сейчас. Там лето? Дождь идет? Дадут ли сегодня на ужин печенье? Шли месяцы, и эти монологи все больше концентрировались на тюремщиках, которые, как он был уверен, шпионили за ним. Паранойя становилась все сильнее, он начал думать, что они намерены убить его. Он перестал спать, потом есть, отказался от прогулок, потом вообще отказался выходить из камеры. Ночами сидел, скрючившись, на краю койки, глядя на дверь, врата для его мнимых убийц.

Проведя некоторое время в мучениях, Луций понял, что дальше так нельзя. От его рационального мышления почти ничего не осталось, и такими темпами он скоро окончательно рассудок потеряет. Умереть в безумии, лишенным рассудка, опыта, воспоминаний, самой личности, было невыносимо для него. Покончить с собой в камере непросто, но выполнимо. Стать на стол, прижать голову к груди и намеренно броситься вниз, чтобы сломать себе шею.

Трижды Луций пытался сделать это, и трижды терпел неудачу. Он начал молиться – повторял простую молитву в одну фразу, ища помощи у Бога. «Помоги мне умереть». После нескольких ударов головой о бетонный пол она гудела, а еще зуб сломался. Он снова стал на стол, рассчитал угол падения и снова отдал себя в руки тяготения.

Он очнулся, не зная, сколько времени прошло. Лежал на спине на холодном бетоне. Вселенная снова отказалась исполнить его волю. Дверь смерти – не та, что ему суждено открыть. Его охватило отчаяние, на глаза навернулись слезы.

Луций, почему ты оставил Меня?

Это не были слова, слышимые. Нет, не все так просто, не все так очевидно. Это было будто ощущение голоса – нежное присутствие некоей силы, скрытой под поверхностью мироздания и управляющей всем им.

Неужели ты не знаешь, что лишь Я могу это у тебя забрать? Что смерть лишь в Моей власти?

Его сознание открылось, будто книга, внутри которой жила тайная реальность. Он лежал на полу, его тело занимало определенное положение в пространстве и времени, однако его сознание начало расширяться, становясь единым с чем-то огромным, невыразимо безграничным. Оно было везде и нигде, оно существовало в незримом пространстве, осознаваемом умом, но не видимом глазами, поскольку глаза отвлекали обычные вещи – эта койка, этот туалет, эти стены. Он погрузился в состояние умиротворения, которое струилось сквозь его существо, будто накатывающийся волнами свет.

Дело твоей жизни еще не окончено, Луций.

И на этом его заточению пришел конец. Стены камеры будто стали тончайшей тканью, материальной иллюзией. День за днем его размышления становились все глубже, его сознание сливалось с источником умиротворения, прощения и мудрости, открытым им. Конечно же, это Бог, или это можно называть Богом. Даже это слово было слишком ничтожным, слово, придуманное людьми, чтобы именовать то, что не имело названия. Мир не есть мир, он есть лишь проявление более фундаментальной реальности, как краска на холсте есть выражение замысла художника. С осознанием этого пришло понимание того, что его жизненный путь еще не завершен, что его истинному предназначению еще только предстоит открыться.

И еще одно. Похоже, что Бог – женщина.