Двенадцать

Я сидела в темноте, вертела головой и ждала новый приступ ясновидения. Новый припадок. Мышцы звенели, нервы потрескивали, протянуть руку и включить свет — страшно. Мой драгоценный разум немедленно подсунул мне картинку: я протягиваю руку, откуда-то сверху из темноты по руке шмякает остриё невидимой гильотины… Я глубже вросла в постель и одеяло и стала гладить себя по голове, стала массировать собственные плечи, бормоча при этом слова нежности, любви и сострадания. Апофеоз недолюбленности, жалкое зрелище. И пускай. Мы не должны ждать милостей у природы. Никто не жалеет — сама себя пожалею. Всё нормально, всё нормально всё нормально. Сейчас почешем за ушком, потом глубоко вздохнём, наполняя лёгкие спёртым, ночным воздухом, а себя — силой и богатырской выносливостью. Теперь попробуем прилечь.

Как удар! Отчётливая и болезненная мысль — УБИТ! Кто убит, как, зачем — этого не было. Убит и всё, прошло током по корке и снова пропало. Но успокоиться и погладить себя я уже не успела. Воздух вкруг меня наполнился звуками и картинками — как будто резко свалились кулисы и на месте тишины образовался весь скрываемый бардак. Шевеление прозрачного, яркие прочерки и тусклые картинки плохого качества. Я решила бы даже, что сплю и вижу нормальный плохой сон, если бы вся эта визуальная мерзость не задевала моё лицо! Голова Дмитрия Анатольевича стреляет глазами и — волосами по губам! Я даже не успела вздрогнуть, как навалилось со всех сторон — еле, слышные, но обжигающие прикосновения взбесившейся окружающей среды! Голова Дмитрия Анатольевича оформилась в целого Дмитрия Анатольевича, схватила микрофон, ударив меня шнуром, и проткнула певца Лагунина! Взмах! Удар! Андрей переламывается пополам! И снова сначала. Взмах! Удар! Андрей пополам! Взмах! Удар!

Всё пропало так же внезапно, как появилось. Минут десять спустя я обнаружила себя в углу комнаты на полу с подушкой в руках. Мне было больно дышать, рёбра сжались и обросли сплошным нервом. В горле хрипело. Я ещё посидела чуть-чуть, затем попыталась встать и добраться до двери. Задевая косяки, я пробралась к Лёвиной комнате. Из-под двери — слабый свет, не спит. Но даже если бы спал… Я распахнула эту дверь и повисла на ручке, не имея никакой возможности двинуться дальше.

Лёва сидел на краю кровати и раскачивался, как заведённый. Руки прижаты к груди, волосы в беспорядке, глаза закрыты. И довольно долго ничего не менялось: я стояла-наблюдала, Лёва сидел-раскачивался. Наконец, я отдышалась и позвала его. Он только открыл глаза, не останавливаясь, посмотрел длинно и бессмысленно.

— Ну, как? — спросил он треснувшим голосом.

Я не очень поняла, что он имеет в виду, но на всякий случай кивнула. Лёва повернулся ко мне спиной и лёг на кровать — медленно, как будто у него всё ещё смертельно болели все винтики и стыки тела. Я подождала ещё, потом подошла и села рядом. Что мне было нужно? Да не знаю! Села рядом и даже взяла его за руку — рука была холодная и пульсирующая. Я держалась за эту руку, но мне не становилось легче и спокойнее. Наоборот. Становилось тревожнее, страшнее и грустнее.

— Что сидишь? — прохрипел Лёва, не размыкая слипшиеся ресницы. — Езжай же!

Он как будто бы даже был рассержен, и я понимала почему. Конечно, конечно мне надо ехать! Я встала и побрела куда-то одеваться, и вот тут раздался звонок. Совершенно нормально, так и должно было быть. Это — Макс. Я сняла трубку.

— Слушай, извини, что так поздно… Или рано… Но тут такое дело… В общем, у меня сложилось такое впечатление, что ты очень интересуешься разными экзотическими смертями: расчленёнкой, удушениями и прочим. Я прав?

Я молчала. Но происходящее меня не удивляло.

— Так приятно с тобой общаться иногда… Так вот, предположим, ты мне ответила: «Да, я интересуюсь разными экзотическими смертями». И что на это говорю я?

Не дождался реакции (я в это время натягивала джинсы. Кстати, оказалось, что подушку я до сих пор таскала с собой).

— Эй! Але, народ! Ты меня слышишь? — Макс звучал несколько обиженно. — Ладно, не хочешь интересоваться — скажу просто так, без надежды на поощрение… В общем, я сейчас временно квартируюсь у одного человека… Тут такой специальный дом — для солидных бобров… Так вот, мы тут не спали, а за стеной… Короче, судя по всему, в соседней квартире только что кого-то грохнули, и у меня есть все основания звонить тебе и настаивать на твоём приезде… Только поторопись, скоро кто-нибудь вызовет милицию…

Я уже зашнуровывала ботинки.

— Бери мотор, запоминай адрес…

* * *

Сонный дедушка-консьерж вопросительно поднял брови. Я назвала номер квартиры, представилась только что приехавшей родственницей. Дедушка долго сомневался, потом набрал номер квартиры, в которую я шла.

— Инга Васильевна? Простите, Христа ради…

Инга Васильевна! Макс живёт у Инги Васильевны! Они «тут не спали»… Я прислонилась к стене. Это невыносимо.

— …Значит, я пропускаю… Как её записать? Ага, ага. Доброй ночи, Инга Васильевна…

Дедушка заскрипел ручкой в журнале.

— Распишитесь, — протянул мне ручку на верёвочке. — Извиняюсь, но ночью у нас строго…