Двенадцать

Боги, куда же это мы так спешим? Куда мы так спешим, что после аварии проигнорировали врачей? Что он хочет со мной сделать, если ему уже на этом этапе плевать, выживу я или нет? Я попыталась возмутиться, заорать водителю, чтобы остановился, но тщетно. У меня не было голоса. Именно так не было, как не бывает в кошмарных снах. Поскольку голова у меня была мокрой, а в темноте идентифицировать эту мокроту я не могла, оставалось фантазировать на тему кровавой раны и красных ручьёв, заливших всё вокруг. (Всё вокруг тоже было мокрое и тёмное.) И, судя по обширности раны, я могла потерять не только голос, но и часть черепной коробки. Я пыталась подёргаться — жалкое зрелище. Только ударилась о бутыль.

— Чего она там? — забеспокоился водитель. — У меня там самогон… На свадьбу еду… Куда я без самогона?

— Не волнуйтесь, с ней всё в порядке.

— А с самогоном?

Лёва помедлил с реакцией, и я решила, что наблюдаю последние мгновения жизни водителя. Сейчас Лёва этого водителя разорвёт, задушит, откусит ему ухо, отрежет пальцы (что он там делает в таких случаях?). Но Лёва обернулся назад и посмотрел на меня. В темноте сверкнули белки его глаз.

— Всё в порядке с вашим самогоном.

Водитель удовлётворенно кивнул.

Лёва тяжело провёл рукой по лицу.

— А знаете что? — и неожиданно положил руку на тощее водительское плечо. — Едемте на ближайший милицейский пост!

Водитель помолчал, явно борясь с сомнениями.

— Не могу, извиняйте… Я с самогоном… Мне его сдавать никак нельзя, я на свадьбу завтра… Высажу я вас на перекрёстке, а? А там ехать кто будет, подхватят… А то я до своих доберусь и подмогу отправлю, а? Как там баба-то? Нормально ведь?

Лёва ещё подержал руку на его плече, сверля хищным взглядом смущённое водительское ухо. Потом с грустной улыбкой выпрямился.

— Впрочем, мы всё равно опоздали… Вези нас, друг, до Бекасова. Это по дороге. Два километра в сторону от шоссе. Сделаешь?

— Ну, сделаю… А что там, в Бекасове? Милиции нет?

— Нет там милиции. Там дачи.

Ах вон оно что. Мы едем к Лёве на дачу…

И поплыло вокруг меня, поплыло. Вверху плескались мутные воды самогона, сливаясь с чёрным слезящимся стеклом. Голоса вокруг стали волокнистыми, гулкими и объёмными… Мама… Как жить хочется… И как хочется выпрямить ноги…

— Ты не серчай, мужик… Я с самогоном… Чтоб столько нацедить, знаешь, какой срок нужен? Сахару мешок… Думаешь, я на сахарном заводе работаю?

— Не думаю…

Интересно, он меня хочет убить как свидетельницу или как «не справившуюся с обязанностями жены и соратницы»? Разница всё-таки есть… А может, он ещё и не убьёт меня? Зачем меня убивать? Я ничего у него не брала, даже не изменяла ему толком, кстати… Я — мать его ребёнка… Правда, он об этом не знает… Интересно, у меня будет мальчик или девочка? Хорошо бы мальчик. Ему не нужно будет краситься и рожать. А девочке, зато не надо в армию. А может, всё будет хорошо — я с ним поговорю, с Лёвой, честно и смело. Он поймёт. Добровольно сдаст себя… А девицы-парикмахерши каждую субботу с утра сдавали пивные бутылки, обнаруженные в их комнате… И бутылок всегда хватало на ужин в кругу носителей новых бутылок… Если Лёва — убийца, тогда кто же — Рушник? Инга Васильевна? Юлия Марковна расстроится, конечно… Странно, он убил парня, с которым много лет провёл в одной песочнице. Всё. Темнота…

Он нёс меня на руках. Я открыла глаза раньше, чем поняла, что происходит. Из моего кармана вывалилась железяка для драки, которую подарил Макс. Моё главное оружие. Я очнулась от шмяканья. Несколько долгих удивительных минут я молча пялилась в перевёрнутое вверх ногами небо. Потом услышала Лёвино тяжёлое дыхание-хрипение. Потом почувствовала под рёбрами и под коленками его стальные пальцы.

Пыталась в процессе повернуть голову — с таким же успехом я могла бы сейчас подтянуться на турнике.

Лёва почти бежал. Сильный, мерзавец, конечно. Но даже он не мог нести мои мясца долго и на такой скорости. Меня швыряло и подбрасывало, время от времени Лёва притормаживал и коленом подталкивал меня вверх.

Лёвина дача не у самой дороги. Нужно пройти лужок и, если тому предшествовал сильный дождь, размытую дорогу. Дождь предшествовал.

Он прижал меня бедром к косяку, а сам дрожащими руками начал искать в карманах ключ.

— Он у тебя всегда в заднем кармане, Лёва.

— Что?

— Бедро ушло в сторону, я грохнулась на крылечко и сверху надо мной склонилось потное Лёвино лицо.

— Ты что-то сказала?

Он затормошил меня, задёргал, ударил по щеке, второй раз. Больно.

— Больно! — заорала я.

Он улыбнулся и выпрямился, где-то в районе неба сверкнул ключами, отпёр дверь и только потом с молодецким кряканьем поднял вес снова и, внятно стукнув меня о косяк, поволок в дом.

* * *

Окончательно соображать я начала уже позже, когда услышала его полуфразу:

— …и я не мог бороться с этим, понимаешь? Я сражался со своей головой! Я посетил врача! Я привязывал себя к батарее, чтобы не идти туда! Но я шёл! Это был кошмар! Ты слушаешь меня? Понимаешь?

Судя по тому, что я сидела в кресле, накрытая пледом, и в руках у меня была бутылка кефира, слушала я давно, но понимать начала только сейчас.