Двенадцать детей Парижа

Потом Эстель сунула Ампаро вместе с колыбелькой под платье – лицо девочки оказалось у нее прямо под подбородком. Влажная овечья шкура холодила кожу, но юная нянька не обращала на это внимания. Колыбелька казалась достаточно прочной. Рыцарь застегнул платье на девочке и отступил на шаг, чтобы оценить результат.

– Младенцы сильнее, чем мы думаем, – сказал он. – Следи только, чтобы она могла дышать.

– Обязательно, – заверила его Эстель. Сердце ее учащенно билось. Она снова будет летать!

– Грегуар, дай мне ремень сержанта, – приказал тем временем иоаннит.

Он застегнул ремень, перекинув его через грудь Ля Россы. Теперь Ампаро точно никуда не денется.

– Эстель, – сказал Танзер, – буря может проглотить даже самый крепкий корабль, а сегодняшняя буря может проглотить нас. Если хочешь остаться, так и скажи. Это будет мудрость, а не позор. Но Ампаро пойдет со мной, даже если мне придется нести ее самому.

– Мы обе хотим вместе с вами, – ответила девочка.

– А что скажет Инфант? – повернулся Матиас к Гриманду.

– Дракон не может летать без Ля Россы, – отозвался тот. – И никогда не мог.

Рыцарь повернул его лицом к себе и перевернул копье в его руке.

– Лезвие направлено вниз, так что береги ноги. Если упадешь, мне придется тебя бросить, – предупредил он.

– Упаду? – оскорбился король Кокейна. – Лучше дай мне еще один камень бессмертия, приятель. И возьми один себе.

Иоаннит зашел за спину Эстель, подхватил ее под мышки и поднял высоко вверх. Душа у нее ушла в пятки. Взбрыкнув ногами, девочка опустилась на плечи Гриманда.

– Не трогай его лицо, – сказал Матиас. – Ампаро удобно?

– Да.

Эстель увидела, что вокруг собралась шайка девчонок и мальчишек со Дворов.

– Мы с тобой, командир! – воскликнул один из подростков.

– Только скажи, и мы захватим даже этот чертов дворец, – добавил еще один.

Танзер склонился к уху Гриманда:

– Наше предприятие дерзкое, но требует хитрости. Если мы не справимся сами, их всех просто перережут.

Младенец повернулся к толпе и поднял руки.

Эстель смотрела на всех сверху вниз. Она никогда еще не была так взволнована – и так напугана. Ее бедра сжимали могучую шею любимого дракона. Она облизала указательный палец, чтобы убедиться, что он чистый, и поднесла его к губам Ампаро. Малышка принялась сосать кончик пальца.

Голос Гриманда громом разносился по двору:

– Дети Кокейна! Пришло время нам прощаться!

– Нет! – закричали парни и девушки.

– Да! Я намерен захлебнуться в том море крови, которое выпущу из жил наших врагов. Не оплакивайте меня, но сохраните в своих сердцах, потому что я буду именно там. Всегда. Слушайте плач их женщин в дни, которые придут за этим. Слушайте легенды о смерти Инфанта, потому что они будут величественными и страшными. И пусть этот плач и эти легенды помогут вам восстановить Землю Изобилия. Вы сделаете это для меня?

– Да!

– Вы клянетесь мне в этом?

Двор наполнился звуками самых страшных клятв.

– Завтра не будет! – проревел Гриманд.

Эстель смотрела, как Танзер вешает на плечо два лука и два колчана. Потом он взял арбалет и пошел со двора. Мальчик с заячьей губой поспешил за ним, а за мальчиком побежала лысая собака с золотым ошейником.

Рыжая девчонка не знала, куда они направляются.

Но она и ее сестра Ампаро должны были идти за шевалье.

Эстель потянула Гриманда за уши. Он рассмеялся. Наверное, сошел с ума.

– Ля Росса, теперь ты мои крылья и мои глаза! – сказал ей Младенец.

– Полетели! – скомандовала в ответ девочка.

Глава 27 Во тьме

Он справится и без глаз. В Париже, и особенно во Дворах, после наступления темноты – а это время составляло большой кусок его жизни – глаза все равно были почти бесполезны. Ноздри тоже не были ему особо нужны – из-за вечного зловония, а теперь еще и из-за запаха собственных сожженных глазниц. В темноте во Дворах требовалось шестое чувство. У Гриманда это чувство всегда было острым как бритва – в противном случае он давно был бы уже мертв. Сегодня оно притуплялось болью. Но не болью от ран, полученных при падении с крыши. Их он почти не чувствовал. Болью от ожогов. Эта боль не имела фокуса, постоянно перемещаясь и ни на секунду не затихая. Она сосредоточилась не в одном месте, а сразу в нескольких, жгла, шептала и ревела. Эта боль была повсюду, но на нее невозможно было указать, чтобы взять в кольцо и нейтрализовать, как дыру в ноге. Пламя боли окружало голову и пожирало все внутри, словно бушевало в гигантской стеклянной бутыли, горлышко которой было заткнуто пробкой. Он мог питаться болью, она была смыслом его существования. А кроме того, Гриманда мучила не только физическая боль. И ему нужен был еще один камень бессмертия.

Он был обязан сыграть свою роль.