Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни

Бегу в свою комнатку на новую встречу. Я боюсь, что они могут закончиться… Я хочу понять, кто я. Кто я? Кто я… Кто я…

…Я стою у окна. Вглядываюсь в садик. Слышу, как осторожно открывается дверь. Не хочу и не могу оглядываться, меня будто пригвоздило к месту. Перед моими глазами приятная картина: за окном цветет сирень. Густые цветочные заросли напоминают взъерошенные тучи грозового неба. Синяя, бледно-голубая и чернильная пена невесомой массой вздымается над насыщенно-зеленой, едва заметной листвой. В воздухе висит дождевая морось — это не дождь, но что-то похожее — легкая, прохладная пелена, наэлектризованная и влажная, которая усиливает запах цветов и прибивает раскаленную пыль.

Я смотрю в окно, и мое отражение в стекле обрамлено цветами и листьями, как на «съедобных» полотнах Арчимбольдо.

— Чудесный пейзаж, не так ли? — послышался за спиной баритон.

Я не оглянулась. Интерес к баритонам угас во мне давно.

— Может быть… — нехотя ответила я.

Только что тут побывал десяток человек — медсестра, санитар, нянечка, главврач…

Это был еще один. Кто-то из любопытных — хотел пообщаться. Но я этого не хотела. Придется постоять у окна, понаблюдать за тем, как начинается дождь…

— Это ваша любимая погода? — снова спросил голос.

— Не знаю… — Я больше ничего не могла из себя выдавить.

— А общаться вы не хотите, — продолжал надоедать неизвестный собеседник, — потому что вы всех видите насквозь…

— Не всех, — поправила я, — но многих. Для этого мне даже не нужно оборачиваться.

— Неужели? — удивился голос. — Значит, я вам неинтересен?

— Абсолютно!

— Вы всегда так относитесь к людям?

— Не всегда! — Я разозлилась на себя из-за того, что непонятно почему продолжаю разговаривать. — Но, как сказала перед самоубийством Вирджиния Вулф: «Бог отнял у меня способность любить живых людей». И… — неожиданно добавила я, — плакать…

— А можно продолжить этот разговор где-нибудь в кафе? Идемте, пока не пошел дождь.

О, я догадывалась, что будет именно так!

— Нет, спасибо. У вас приятный голос. Мне этого достаточно. Боюсь, что в следующие пять минут я заскучаю. И поставлю вас в неловкое положение — просто встану и уйду. К тому же я бы не хотела дорисовывать к вашему приятному голосу розовые щеки, безвольный рот и мясистые уши.

Он рассмеялся.

— Ничего смешного! — сказала я. — В лице самого серьезного мужчины всегда просматриваются черты мальчика — того, каким он был в школе. Трусость, жадность, зависть, лень откладываются в мельчайших морщинках, а потом — в самый неподходящий момент — лезут наружу.

— А с женщинами разве не то же самое?

— Нет. Уже первый незначительный опыт изменяет лицо. А второй, третий, десятый — делает неузнаваемой.

— И поэтому лучше смотреться в стекло?

— Возможно… — наконец улыбнулась я. — В стекле я вижу только сирень. А это так красиво.

— Неужели вам так надоело собственное лицо?

— А разве с вами такого не бывает?

— Не бывает…