Двенадцать минут любви

Самобичевание: я никогда не буду достаточно хороша, со мной явно что-то не так, зачем я вообще сюда пришла сегодня, здесь же преисподняя!

Зависть к туфлям: будь у меня такие босоножки! На мне бы они смотрелись лучше, чем на ее ногах-сардельках.

Месть: он не приглашал меня месяцами, теперь я не буду замечать его.

Межплеменная вражда и чувство собственной непогрешимости: наши не танцуют с вашими, поэтому я возьму за правило игнорировать их. Что они о себе возомнили? Тоже мне — Аль Пачино! Впрочем, и он далек от идеала.

Снобизм: я не буду отвечать на его кабесео — он, конечно, милый парень, но рейтинг у него как у танцора невысокий.

Жестокость: «Веселишься?» — женщине, которую никто не приглашает всю ночь.

Самомнение: взгляды всех устремлены только на меня.

Навязчивый нарциссизм: боже, я так прекрасна, что сейчас заплачу. У мужчин то же самое. Если говорить о «темной стороне» милонги, единственное гендерное различие в том, что она делает женщин патологически жестокими, а мужчин — тупыми мачо. Дамы страдают от депрессии, а мужчины — от отказов, но итог один.

(Пауза. Танго может повернуться к вам и счастливой, благородной стороной, о чем я позднее расскажу.)

Одной из «элитарных» посетительниц была Ольга из Черногории. Впечатление от ее изысканной фигуры портило вечно разочарованное лицо баронессы в изгнании. Она вечно жаловалась и ждала, когда Диего Эль Пахаро и пара его аргентинских друзей потанцуют с ней, другие же тангерос ее не устраивали.

— Немцы! Да что они понимают? — она морщила хорошенький носик. — Немцы и танго — оксюморон.

— Неправда. — По крайней мере я пыталась бороться со своим снобизмом. — Некоторые из них молодцы.

Но Ольга лишь качала головой:

— Все они чужие. У немцев просто нет… души.

— Есть. Другая, но есть.

— Танцуя с Диего, чувствуешь… — она отмахивалась. — Капка, сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

Такое ощущение, что здесь все помешаны на возрасте.

— Когда тебе стукнет столько, сколько мне, поймешь.

Полагаю, ей было под сорок, но она скрывала истинную цифру.

— Я предпочитаю в танце близкое объятие, хочу ощущать мужскую грудь. Не нужны мне все эти новомодные выкрутасы. Ты только посмотри на них.

Стиль нуэво, с характерным для него открытым объятием, пользовался в Берлине огромной популярностью, особенно среди молодых танцоров. Каждый раз, двигаясь с лучшим из них, Кристофом, я чувствовала себя практически готовой обратиться «в новую религию». Когда танцуешь с восприимчивым и музыкальным партнером, вариант нуэво плавнее, свободнее и креативнее, чем традиционный салонный стиль близкого объятия. А самое восхитительное в нуэво — то, что вы должны всегда держать собственную ось, а не опираться друг на друга. Настоящая эмоциональная диссоциация. Вы находитесь на близком, но не интимном расстоянии; вместе и при этом по отдельности. Танец для эмансипированной, эгалитарной пары. Правда, по мнению многих традиционалистов, такая пара перестает быть танго-парой, ведь у них нет настоящего объятия.

— Не бывает правил без исключений, но в большинстве своем жители местного племени нуэво выглядят так, будто работают на мощных станках, — говорит Клайв Джеймс.

Он приехал в Берлин, чтобы просидеть неделю «в одиночестве, в кафе» и написать большую книгу: «либо шедевр, либо предсмертную записку длиной в двести пятьдесят тысяч слов».

— Хотя, — добавляет он, — некоторые из немок сами похожи на эти станки.

Вечером мы вместе отправляемся в Clärchens, где Джеймс удостоился особого внимания Ольги, обожающей знаменитостей. Сейчас она красуется на танцполе. Клайв тем временем настроен скептически.

— Ее зад почти так же красив, как лицо, — говорит он, выпуская дым сигары «Кафе Крем», которую курит так, будто это сигарета.

— Клайв, зачем вы затягиваетесь?

— Шутишь? Какой смысл не затягиваться! — и продолжает: — Беда в том, что зад гораздо выразительнее лица.

Ольга настоящий мастер, и они исполняют несколько танд. Едва танцы заканчиваются, Клайв бежит назад со словами: «Быстро, забери меня скорее отсюда, пока она не стала частью моей жизни на веки вечные!»

Но, естественно, мы никуда не уходим. Нам слишком хорошо в Clärchens, и к тому же сейчас вальс — а это у них получается лучше всего.

— Просто задумайся, детка, — говорит Клайв. — Всему виной вальс. Старый добрый вальс. Кто бы мог представить?