Двенадцать минут любви

Популярные парные танцы начались в Европе в конце XVIII века именно с вальса, исполняя который мужчины и женщины стали прикасаться друг к другу. До него в «старорежимных» танцах, таких как гавот или менуэт, участники смотрели друг на друга, но двигались на расстоянии. Тогда вальс считался новшеством скандальным — и правда: в том, что мужчина обнимает женщину за талию, а та не прикрывает грудь рукой, а кладет ее партнеру на плечо, есть некий сексуальный подтекст. Историк танца Серхио Пуйоль писал, что вальсу удалось то, что не удалось Наполеону: он покорил Европу. Увы, добавляет автор, европейский вальс кончил так же, как и Французская революция: он стал безнадежно буржуазным. К 1815 году «сатанинский танец» превратился в культуру истеблишмента, его даже благословила католическая церковь. А тому, что она благословляет, как всем известно, пора на покой.

Что и сделал вальс, успев пересечь Атлантический океан в 1805-м и добраться до Буэнос-Айреса и Монтевидео, где его жадно подхватили как местное высшее общество, так и фермеры в провинции, которые в зависимости от региона исполняли его по-своему, наряду с полькой и мазуркой, привезенными украинскими, польскими и русскими эмигрантами. И задолго до того, как первый доставленный из Германии бандонеон прохрипел танго, на танцполах Аргентины и Уругвая XIX века кружились пары, привносившие в вальс новые повороты и зигзагообразные шаги с удвоениями и однажды превратившие его в то, что сегодня называют «танго-вальсом».

Все они — случайные спутники. Штраус и Карлос Гардель. Крестьяне, которые изобрели бандонеон в нескольких сотнях миль от Берлина, в деревне Карлсфельд, потому что не могли позволить себе построить орган в своей церкви… И джазовые ритмы Пьяццоллы.

Случайные в обычной жизни, но не в танго, где такие смешанные союзы обязательно имеют место. Иначе бы не было танго. Иначе нас всех бы тут не было: ни меня, покуривающей за компанию с Клайвом сигары, ни Мистера Че, танцующего с Ольгой танго с пением птиц, ни вальсирующих Ганса и Лары, ни насвистывающего Диего Эль Пахаро.

Здесь, в темном сердце города, на «Милонге ангелочков», все мы берлинцы, а я еще и необычайно счастлива.

— Вот она, жизнь, дитя, — протянул задумчиво Клайв. — Будь я в твоем возрасте и только все начинал бы, делал бы это в Берлине. Как сказал Кеннеди: «Я — берлинер»[6].

Пятница. Название милонги Walzerlinksgestrickt звучало для меня волнующе похоже на слово Vergangenheitsbewältigung: договориться с былым и договориться с вальсом — что-то роднило эти два понятия. Walzerlinks, величественный танцевальный зал в стиле ар-деко, располагался внутри похожего на склад здания середины XIX века. В салоне сияли огни и разодетые гости. Сверху за нами наблюдала гигантская люстра. Одним словом, самая элегантная площадка для танго в Берлине.

— Че, почему мы так много танцуем? — спросила я однажды китайца, угощаясь мятным мохито.

— Потому что… Tangotanzen macht schön, — он ухмыльнулся и откусил кончик сигары.

Танцуя танго, ты становишься прекрасным.

— К тому же, когда я танцую, я чувствую.

— А как насчет техники? — перед нами возник Томас. Сначала его черно-белые туфли, потом серьезное лицо. — Прежде всего надо овладеть техникой.

— Неважно, — ответил Че. — Чувства и техника — это одно и то же.

— Но мне не нужны чувства во время танца, ведь тогда я могу влюбиться. Мое сердце уже дважды разбивали, так что теперь я сосредотачиваюсь на ногах.

Мистер Че посмотрел на него с нескрываемым презрением.

— Зачем смотреть на собственные ноги? Они всегда с тобой. А вот женщины не всегда. Женщина сейчас здесь, а завтра — нет.

Томас выглядел оглушенным: «Над этим я должен поразмыслить».

— Как твое искусство? — спросила я. Он сообщил, что пишет короткие рассказы и играет в группе. Вот чем занимались молодые берлинцы: они либо вечно учились, либо работали над нескончаемыми творческими проектами. Каждый в мире танго грезил заняться чем-то особенным, стать кем-то, оставить свой след.

— Я написал историю. Она о мужчине без имени и без лица, забывшем, кто он такой.

— Звучит, как моя биография, — оскалился Че.

— Это автобиография, — ответил Томас очень серьезно. — А теперь простите, мне пора.

— Бедный Томас. Не везло ему в любви.

— А ты знаешь кого-то, кому везло в любви? Вот почему мы танцуем танго. Без неудачного личного опыта нет музыки танго. Нет музыки — нет танца. Нет танца — нет счастья, — китаец заправил блестящую прядь за ухо.

— Ты прав.

— А то. Знаешь, что еще? В моем лексиконе есть особое выражение: Ich bin tanzerisch verliebt.

Я — танцевальный влюбленный.

Я покраснела, ибо тоже пребывала в состоянии танцевальной влюбленности в Мистера Че. В отличие от обычной влюбленности она не распространяется за пределы танцевального зала и потому не делает человека несчастным. Сотни жарких танцев и никаких осложнений: именно этого я хотела и получала с ним.