Двенадцать минут любви

— Лучше быть танцевальным влюбленным, чем вообще не влюбленным, — произнес Че.

— Да. И лучше, чем просто влюбленным.

Диджей Кристоф проигрывал одну из излюбленных композиций Мистера Че Transnochando («Бодрствовать всю ночь»), и мы присоединились к людскому вихрю, несущемуся по танцполу против часовой стрелки.

(Пауза. В танго движение всегда идет против часовой стрелки. Сама пара должна вращаться аналогично. Почему? Есть несколько теорий. Первая, метафизическая — это попытка остановить время. Вторая, историческая — способ связать музыку прошлого и тех танцоров, что были до нас. Третья — да просто так, в танго всегда все наоборот. Четвертая — старые милонгерос настаивают, что по часовой стрелке не выходит. И они не лгут — действительно ничего не получается. Проверьте.)

Суббота. Ballhaus Rixdorf, танцевальный зал с балконами, сильной акустикой, натертыми полами и кабинкой бессонного диджея, освещенной, как маяк. Вечера здесь проводятся с 1998-го, а заправляет всем престарелый хиппи с воспаленными глазами и, по слухам, обладатель самой большой в Германии коллекции музыки танго.

Здесь собирались стильные люди: одни приходили танцевать всю ночь (как Ганс), другие забредали на пару танд (Мистер Че), а кто-то — как Ольга — изъявить нежелание танцевать. Тут же демонстрировались последние тенденции модной танго-одежды: эротичные босоножки, танго-кроссовки, просвечивающие брюки, которые носили и мужчины, и женщины (только у первых под ними виднелись очертания трусов, а у вторых — стринги).

Именно в Rixdorf я танцевала свое последнее танго в Берлине. Снова была осень, и срок действия визы заканчивался. Тени на каменных зданиях в Митте стали длиннее. Совсем скоро вечеринку на открытом воздухе у реки Шпрее закроют, и все переберутся под крыши. Но меня к тому времени в Германии уже не будет, и никто не заметит моего исчезновения. Такова милонга. Тех, кто перестает приходить, забывают. А при очередном твоем появлении со всех сторон слышны восклицания: «О, давненько тебя не было видно! Сколько — месяцев пять?»

«Два года» — говоришь ты, с грустью отмечая про себя, как мало значит твое отсутствие. Время течет по-разному для тех, кто верен одной площадке, и для тех, кто кочует. Хотя, конечно, друзья помнят.

— Ненавижу зиму, — процедил Мистер Че, сидя за нашим столиком в Rixdorf. На часах было около трех утра, и вечеринка подходила к концу. — Люди — как растения. Им нужен свет. Китайцам нужен свет.

— Я хочу остаться в Берлине. Я была так счастлива здесь.

— Но ты цыганка, а они всегда кочуют.

— Не желаю быть цыганкой. Хочу стать частью чего-то.

— А я бы уехал. Отправился бы в Испанию, занялся фламенко. Танго теперь вызывает во мне грусть. Выкинул бы все вещи: диски, граммофон, кассеты, книги, одежду. Стал бы другим человеком.

Но потом, к счастью, оживился: «Отведу тебя завтра в Monsieur Vuong».

Официанты в Monsieur Vuong — геи-азиаты, на стене — постер с вьетнамским мастером карате, мистером Вонгом, со стальными мускулами.

— Лучше зависеть от лапши, чем от танго, — сказал Мистер Че, втягивая в себя лапшинки.

— Или от романчиков.

— Не нужны мне короткие истории. Долбаные интрижки, одна за другой. Хочу жениться и каждую ночь возвращаться к одной женщине. Ты бы пошла за меня, Кафка?

Я засмеялась, хотя в горле у меня стоял комок, и не из-за лапши.

— Думала, ты никогда не влюбишься.

— Я хочу влюбиться, но не могу. Или женщина уезжает. Отсюда шутки. Танго. Когда танцуешь, тебе не до слез.

— Не желаю уезжать, — я сжала его горячую руку, внезапно испытав приступ паники. Что меня ждало в Новой Зеландии? Nada — ничего… Он сдавил мою ладонь в ответ и отвернулся:

— Платон говорил, что у души три начала: «разумное», «яростное» и «страстное». И когда что-то одно преобладает, у человека нет баланса.

— И у нас нет?

— Оттого и танцуем. Танго дает душевное равновесие. — Он потянулся и поцеловал меня в щеку. — Не плачь по мне, Кафка.

— Что ты собираешься делать?

Улыбка в ответ:

— Я китаец, и у меня сигара. Пойдем, провожу тебя.

Диски, четыре пары стоптанных танцевальных туфель и фотографии, добытые на блошиных рынках, ждали, упакованные в коробки. Но сколько бы я ни собиралась, ни проверяла все, меня не покидало чувство, что я забыла что-то важное.

Ганс поехал со мной в аэропорт. Вручил на прощание кассету с русскими и немецкими композициями. Теперь он встречался с актрисой из России.

— Надеюсь, у вас получится.

— Да, я тоже очень-очень надеюсь. А когда ты вернешься?

— Не знаю. Проблема в том, чтобы не уезжать.

— Все покидают Берлин, — сказал Ганс, внезапно помрачнев. Лара вернулась в Тель-Авив, перед отъездом закрутив-таки бурный роман со знакомым танцором, истинным арийцем, но им оказался не Ганс. — Но мой город всегда открыт для каждого.

Берлинское танго научило меня тому, что диссоциация не мешает единению. Можно испытывать настоящую связь со своими партнерами, вплоть до тангазма, причем не мучить их и себя, втягивая в Танго-Отношения, или в Танго-Роман, или во что-то еще, достойное заглавных букв.