Двенадцать прикосновений к горизонту

Вот попал, так попал, и баба Фрося, как назло, вышла в сени, но, к счастью, тут же вернулась.

– Дунь, ну что ты пацана пытаешь? Давай по стопочке выпьем. Праздник такой сегодня у меня.

– Да уж, – закивала соседка. – Праздник – не то слово! Не ждали, не гадали. Ну наливай, что ли… или Пашку подождём?

– Ой, – махнула рукой баба Фрося, – он ещё два часа будет идти, а то я Пашку не знаю…

– Не скажи, Фрося, – замотала головой гостья, – я крикнула ему, что внук к тебе приехал, так он забегал по двору. Щас позамыкает двери да придёт, куды он денется.

Баба Дуня оказалась права. В тот же миг в дверь постучали.

– Паша, ты? – громко спросила баба Фрося.

– Да, а кто ж ещё? – в комнату ввалился старик с бородой чуть ли не до пояса и, уставившись на меня, протянул: – Да-а-а! Мужик. Мишка, да ты уже мужик целый.

Я привстал и тихо произнёс:

– Здрасьте!

Дед Паша крепко пожал мне руку, хлопнул по плечу, расправил указательным и большим пальцами свои пушистые усы и сказал, косясь на бабу Фросю:

– Слушай, а ведь вылитый отец. А?

Да что ж это такое? Что за деревня такая? На всех я у них тут похож. Да ещё баба Фрося маслица в огонь подливает:

– Ну а на кого он должен быть похож-то, Павлик? Садись, давай по пять капель.

Старики выпили по рюмке, как я и догадался, самогонки. Предложили и мне «для аппетита», но я решительно отказался.

– И правильно, – согласилась баба Дуся, – лучше и не пробуй. Ну её к чёрту. Лучше уж пейте свои колы-шмолы, чем эту гадость. Ну что, молодёжь, повторим?

Через час старики словно забыли о моём существовании. Сначала заспорили о каком-то бывшем председателе колхоза. Баба Дуня говорила, что тот был самым настоящим чёртом, Фрося, напротив, называла его ангелом. Дед Паша обеих подружек назвал дурочками. Бабульки обозвали деда Пашу старым козлом. Но никто ни на кого не обижался. Всем было уютно и весело. Затем старушки, обнявшись, затянули песню «Как попала я сюда». Я чуть не уснул прямо за столом. Баба Фрося, заметив, что я клюю носом, отвела меня в другую комнату и уложила спать. Уснул я мгновенно.

Проснулся рано утром, почувствовав, как кто-то гладит мою руку. Оказалось, это баба Фрося сидит возле меня. Я открыл глаза и увидел, что хозяйка плачет.

– Что случилось, бабушка? – вскочил я.

– Лежи, лежи, – улыбнулась старушка. – Не обращай внимания.

– А почему вы плачете? – Я всё же приподнялся на кровати.

– Да взгрустнулось что-то, – ответила бабушка Фрося и тяжело вздохнула. – Спасибо тебе, сынок. Выручил меня вчера. Очень выручил. Сегодня вся деревня будет знать, что ко мне внучок приезжал.

– А вам это для чего? – удивился я. – Что-то никак не могу понять…

– Ой, Мишутка, Мишутка, – смахнула слезу баба Фрося, – да и не дай бог понять это когда-нибудь. Трудно это понять, сынок… очень трудно…

– А вы объясните, – попросил я. – Может, и пойму.

– Дочка как уехала тринадцать лет назад, так ни разу и не приезжала. А народ всяко болтает. Одни говорят, что, мол, дочку родную выжила из хаты, оттого девка и не приезжает ко мне. Дескать, обиделась навсегда. Другие говорят, что я мужа её первого отравила, зятя своего. А он сам у неё от водки сгорел.

– Как это? – оцепенел я. – Сгорел от водки?

– Ну это так говорят, когда от водки умирают, то есть перебрал и умер. Хотя я недавно узнала, что не только водочкой зятёк-то мой баловался. Но да ладно, теперь-то всё одно уже ничего не изменишь. Только я-то при чём? Ой, Господи, да чего только не болтают… А я ведь ни в чём не виновата. Зять умер, ему всего двадцать семь лет-то было, а дочка не хотела хозяйством заниматься. Пошла на трассу…

– В смысле? – удивился я. – Работать?

– Ну да. В том смысле… Ты же уже большой мальчик… всё понимаешь… Бросит на меня внука и веется днями-ночами. Придёт домой, бухнется на кровать прямо в сапогах. Отоспится, переоденется и снова на трассу. Почти год я ни сна не видела, ни отдыха. Ну а в деревне стали болтать, что, мол, я её туда отправляю на заработки… Людям-то рот не заткнёшь. Ругались мы с ней. А когда отец ейный, то бишь мужик-то мой, Вася, узнал, чем дочка занимается, так тот вообще чуть не прибил её, с ружжом по деревне гонял. Ну она в конце концов собрала вещички и уехала. С тех пор так ни разу и не виделись. Ни дочки, ни внука. Даже на похороны к отцу не приезжала. Татьяна Алексеевна похоронила сына и слегла. Думали, бог скоро приберёт, а оно, видишь, как – скоро десять лет как не встаёт, всё птиц каких-то водой поит.

– Вы отважная женщина, – говорю я бабе Фросе. – Стольких людей уже похоронили. Страшно, наверное?

– Страшна не сама смерть, Мишка, – вздохнула баба Фрося. – Страшна смерть преждевременная. Страшно, что умирают молодые.

– А дочь ваша не пишет, не звонит?

– Так, письмишко пришлёт раз в год. А в последнее время и писем не пишет. Звонила полгода назад, я ходила на почту. Спросила, как здоровье. Сказала, что всё у ей хорошо. И весь разговор. Потом я как-то позвонила ей, она говорит: мама, я не могу сейчас говорить. И всё. А я потом побоялась перезванивать. Думаю, захочет – сама позвонит. Но так и не перезвонила. Ну ничего, я подожду.