Джабраил шел медленнее, чем обычно, часто оборачивался и прислушивался. Но никакой стрельбы за спиной не раздавалось. Он не обговорил с Насуханом время, которое тот проведет на скале, и не знал, когда того ждать. Наверное, получаса хватило бы. Но Насухан парень бесстрашный и упертый, он может ведь и час, и два пролежать в ожидании противника. И только потом, никого не дождавшись, уйти.
Внезапно пришло предчувствие неминуемой беды. Такой беды, которую невозможно исправить, потому что жизнь у человека одна. И когда она оборвется, исправить дело уже не получится. Все кончится. Все кончится до обидного просто и буднично, и большой труп крупного сильного человека будет лежать, остывая, на камнях. Джабраил читал что-то о загробной жизни и сам не мог сказать с уверенностью, верит он в нее или не верит. Он всегда с уважением относился к религии. Но только с уважением, не больше, хотя уважение его не всегда и не всеми верно трактовалось. Это было уважение вежливого культурного человека. Но тот же имам воспринимал это неправильно, считая, что амир готов отдать ему право решать за него все важные жизненные вопросы только потому, что имам обладает священническим саном. Думать о Гойтемире не хотелось, он просто вспомнился, мимоходом. Однако не все религиозные деятели ислама подобны ему. Это Джабраил понимал и уважения к религии не потерял. Но в любом случае живому человеку, если разобраться, пока он жив, безразлично, существует ли загробная жизнь и как она выглядит. Главное, жизнь на этом свете может оборваться в любой момент. Пуля не будет считаться с планами человека, выполнены они или их необходимо выполнить, успел человек сделать то, что планировал, или не успел. Пуля просто забирает жизнь, и все. А пока человек живет на этом свете, именно эта жизнь для него важнее всего.
Эти мысли касались его самого и его моджахедов. Но если быть честным, они точно так же касались и тех парней из полицейского спецназа, которых минувшим днем уничтожил джамаат амира Уматгиреева. Не все же менты однозначные и одноклеточные, есть же, наверное, и среди них люди, которые составляют «золотой фонд» народа. А пули уничтожали их без выбора. И Джабраил думал о том, что это тоже было неправильно. Но что правильно, а что нет в данной ситуации, он не знал. Он вообще запутался и не мог понять самого себя. Знал только, что несет ответственность за жизни этих вот парней, которые пошли за ним. Он их когда-то обучал в военно-религиозном центре «Кавказ». Он уже тогда был для них авторитетным человеком. Еще более авторитетным стал, когда собрал свой джамаат. Они верят ему, они пошли за ним, гонимым и разыскиваемым сначала милицией, потом и полицией, потом и вообще всеми силовыми структурами страны. По сути дела, они пошли его защищать. Значит, он обязан о них заботиться и обязан ценить их жизни даже не наравне со своей, а выше…
— Мовсар! — позвал Джабраил самого опытного своего моджахеда и уважаемого всеми вдумчивого человека гранатометчика Назарбекова.
— Я здесь, амир, слушаю! — Мовсар тотчас догнал Уматгиреева. Он был единственным во всем джамаате, кроме самого амира, кто не курил, и потому длительные быстрые переходы, несмотря на возраст, давались Мовсару легко. Впрочем, сам амир был старше гранатометчика на восемь лет.
— Ты знаешь ту одиночную скалу, где я оставил Насухана?
— Знаю, амир. Я вместе с вами однажды на нее поднимался. Помните, я еще большой камень сверху сбросил, а он не раскололся? На мягкую землю попал.
— Помню. Сможешь в темноте найти?
— А мне что день, что ночь, разницы не вижу. Найду, конечно.
— Сбегай туда. Что-то Оздемиров там надолго застрял. Возвращайся вместе с ним.
— Я понял, амир. Сбегаю.
— На обратном пути будьте осторожнее. Мы сейчас здесь «растяжки» поставим…
— Да, конечно. Мы будем смотреть. За нас не переживайте, амир. Мы рот раскрывать не любим. Увидим…
Наверное, это было не лишнее поручение, подумал Джабраил. Пока Оздемиров сидит там, на скале, сам Уматгиреев испытывает нервозность. А Назарбеков, несмотря на свой возраст, на ногу легкий, и ему легко даются такие пробежки. Тем более что и ущелье с бункером уже рядом.