Двенадцать цезарей

Большинство граждан Рима во времена Веспасиана обожало гладиаторские бои. То же самое в целом можно было отнести к самому императору. Этот человек, который рано вставал и работал весь день (отрываясь от дел империи только для того, чтобы проехать по восстанавливающемуся городу, вздремнуть в полуденный час или походя заняться любовью с одной из неназванных наложниц, утешавших его после смерти Цениды), не скрывал от людей в интересах безопасности свое местопребывание и расписание. Он покончил с привычкой Клавдия обыскивать гостей, положил конец той атмосфере страха и неуверенности, в которой оппозиция не осмеливалась откровенно высказывать свое мнение. По словам Светония, «вольности друзей, колкости стряпчих, строптивость философов нимало его не беспокоили». Эта последняя группа продолжала противостоять принципату и природе императорской власти, последовательно ее критикуя. Веспасиан ответил весьма сдержанными мерами. «Деметрия и Гостилиана [он] отправил в ссылку на острова. Что же касается Деметрия… Веспасиан велел передать ему следующее: „Ты все делаешь для того, чтобы я тебя казнил, но я не убиваю лающих собак“», — пишет Дион Кассий. Но он не был таким снисходительным к бывшему другу, Гельвидию Приску. В данном случае источники приписывают вину самому Гельвидию, чрезмерно усердному в дерзостях и стремлении нанести обиду, а по свидетельству Диона Кассия — стержню масштабного революционного заговора. В 75 году Веспасиан отправил его в ссылку и приказал казнить. Скорая отмена приговора опоздала: Гельвидий, который, согласно Диону Кассию, вызывал ненависть Веспасиана, уже умер, не дождавшись императорского помилования. В последний год правления еще два бывших друга были уличены в заговоре с целью убийства Веспасиана — с Титом Клодием Эприем Марцеллом и Авлом Цециной Алиеном обошлись подобным же образом. Первый предпочел перерезать себе горло бритвой, чем заслушивать приговор сената[249], второй встретил свою смерть в дворцовом коридоре. Вероятно, его застали врасплох. Никто из них не мог знать, что время Веспасиана тоже истекает.

Никто не может избежать смерти. Как и многое другое в жизни Веспасиана, она была предсказана знамениями. «Но сами небеса, воспламеняясь, о смерти государей возвещают»[250], как говорит Кальпурния в пьесе Шекспира «Юлий Цезарь» накануне трагедии. На небе появилась комета, а двери Мавзолея Августа распахнулись сами собой.[251]

Не потерявший чувства юмора Веспасиан сказал, что комета служит дурным предзнаменованием для парфянского царя, такого же длинноволосого, как хвост этого небесного тела, а второе знамение относится к Юнии Кальвине, прапраправнучке Августа по линии Юлии Младшей и свояченице Вителлия. Эту шутку императора приводит Светоний. Его версия событий, на первый взгляд беспристрастная, не испытывает недостатка в пафосе. Веспасиан, приближаясь к семидесятому юбилею и десятилетней годовщине восшествия на престол, мог просто цепляться за жизнь, пытаясь шутками ослабить хватку смерти. Вероятно, он боялся ее. Но все было напрасно. После целой жизни обращения к теме сверхъестественного (и скудного внимания к своему здоровью, за исключением эпизодического массажа в банях) отвергать вмешательство высших сил было невозможно.

Веспасиан заболел лихорадкой во время путешествия в Кампанию. Император, к тому же страдающий подагрой, прервал поездку и вернулся в Рим, откуда быстро направился в Аква Кутилий. Это курортное местечко, известное своими природными источниками, где Веспасиан обычно проводил лето, находилось на родной земле Флавиев, близ Реаты. Там император выпил слишком много холодной ключевой воды, и лихорадка усилилась.

Он устроился в доме в Козе, принадлежавшем, возможно, его бабке, где все навевало счастливые воспоминания, которые он не позволял себе ни оставить, ни перерасти. Веспасиан, вопреки воле врачей, как утверждает Дион Кассий, продолжал выполнять обязанности императора.[252] Лежа в постели, он напряженно пытался справиться с как можно большим числом государственных дел, подобно Августу или Клавдию не зная, чем еще заняться в эти тяжелые для него дни, если не привычной работой. Действительно ли он сказал: «Увы, кажется, я становлюсь богом?» Когда сознание стала закрывать тьма, практический склад ума не оставил его.