Двенадцать цезарей

Он повторит эту колкость два года спустя, когда Децебал, вождь даков, искусный военачальник, повел своих солдат из родной земли (современная Румыния) через Дунай, чтобы вторгнуться в Мёзию. После смерти наместника Мёзии, Оппия Сабина, Домициан поспешил на восток в сопровождении нового наместника, Корнелия Фуска. Даже в такой ситуации, когда римское владычество было поставлено под угрозу, Дион утверждает, что Домициан «ведением войны непосредственно не занимался, но, засев в каком-то мезийском городе, по своему обыкновению предавался разгулу: он ведь не только был изнежен телом и робок духом, но и отличался непомерным сладострастием и непотребством в отношениях как с женщинами, так и с мальчиками. Поручив ведение войны другим, он в основном терпел неудачи».[310]

Первые победы Фуска привели к преждевременному чувству оптимизма. Но вскоре судьба распорядилась иначе: Фуск был убит, его войска разгромлены. Домициану в Риме потребовалось время, чтобы перегруппировать силы. Успешное контрнаступление произошло в 89 году, после чего даки стали вассальным государством под управлением Децебала. Этот исход не вызвал рукоплесканий в Риме. (В действительности дакийская проблема была полностью решена только в 106 году, когда в результате грозных ответных действий императора Траяна Децебал вынужден был покончить жизнь самоубийством, и Дакия неохотно заключила мир. Именно дакийская кампания снабдила сюжетами рельефы, спиралью огибающие Колонну Траяна.)

Домициан, который был готов вести переговоры с Децебалом в 89 году, был старше, вел себя серьезней и осмотрительней. Причиной стало то, что год начался с самой опасной угрозы его правлению.

Светоний не дает ни объяснений, ни контекста. Он довольствуется тем, что называет имя злоумышленника — Луций Антоний Сатурнин и место заговора — Верхняя Германия. Интерес Светония, что для него типично, лежит в мистическом аспекте кризиса: «Огромный орел слетел в Риме на статую императора и охватил ее крыльями с радостным клекотом». Этого грандиозного и недвусмысленного зрелища Домициан удостоился в тот самый день, когда восстание было полностью подавлено наместником Нижней Германии Лаппием Максимом Норбаном. Подчиняясь знамению Светония, погода также оказала помощь императору. Германские племена, с которыми Сатурнин заключил союз, не смогли перейти Рейн из-за внезапно начавшегося ледохода, оставшись на другом берегу реки. К югу от Альп Домициан продолжал с максимальной скоростью двигаться к штабам мятежников, полный решимости жестоко их наказать. Он придумал новую пытку, сочетавшую римский огонь и половые органы допрашиваемого.

Это объяснялось тем, что победа Домициана не была такой полной, какой могла стать. В Риме Арвальские братья, эта коллегия жрецов, предположительно созданная Ромулом, поблагодарили небо за счастливый исход. Не могли остаться незамеченными жертвоприношения, которые до этого принесло доверчивое братство, «дабы заговор злодеев был разоблачен».[311]

Изменилась сама обстановка в Риме. Согласно повествованию Светония, мятеж Сатурнина в полную силу высвободил жестокость Домициана, которую автор характеризует как «дикую», «безмерную», «извращенную» и «коварную». Император, сомневавшийся в лояльности сената, доверился армии. Но часть этой армии его предала. Это способствовало дальнейшей обособленности Домициана. Его реакцией было обострение склонности к уединению, что с самого начала характеризовало его правление. Поэтому он еще дальше отступил от сената, тем самым умножив свои грехи в его глазах. Домициан проводил собственную политику, включавшую усиление «попечения о нравах», что противоречило морали пользующегося дурной славой римского правящего класса. Он вновь обратился к храму Весты, где выродились вековые стандарты непорочности и где ранее в его правление уже были казнены сбившиеся с пути весталки. В 91 году он занялся старшей весталкой, Корнелией. В этом случае Домициан настоял на прецедентах. Он приказал, чтобы Корнелия за свои проступки понесла наказание, предусмотренное с незапамятного времени. Она была похоронена заживо. Ее любовников, за исключением преторианца Валерия Лициниана, забили до смерти розгами.[312] Позиция Домициана как ревнителя строгой дисциплины настолько же говорила о подорванном авторитете, насколько о его преданности духу республиканского благочестия и религиозном консерватизме, который прежде был так дорог римлянам. Это был ужасный, тягостный инцидент, от которого пострадали все участники.