Двенадцать цезарей

Это не было беспричинной паранойей. Свидетельства, содержавшиеся в этих «сожженных» документах, вбили клин между Гаем и сенатом. Они убедили императора в правильности политики, которая исключала консультации с сенаторами и укрепляла монархическое правление с помощью тесного круга личных советников, в который входил влиятельный вольноотпущенник по имени Каллист. Так проявилась ирония судьбы. Сожаление по поводу политического влияния во времена Республики способствовало тому, что сенат старался угодить принцепсу с целью сохранить остатки власти и, возможно, попытаться перегруппироваться на этой платформе. Тем самым он преуспел лишь в дальнейшем подрыве своего положения, разоблачив свою склочную трусость, доказав Гаю, что он был прав в том, что не доверял этим опозорившим себя людям и передал функции советников друзьям и бывшим рабам.

С другой стороны, при чтении источников Гай создает впечатление человека, готового растоптать оппозицию, как только она поднимет голову. С этого времени целью его принципата был абсолютизм: безудержное стремление сохранить трон, принудить к подчинению, еще более укрепить свою позицию неослабевающим акцентом на своей божественности. Это была рискованная стратегия — как в Риме, так и вне его. В Иудее, например, его требование возвести свою культовую статую в Иерусалимском храме чуть не вызвало восстание в иудейском мире. Хотя в советниках Гая ходил александрийский вольноотпущенник-антисемит, политика принцепса в отношении иудеев была злонамеренной лишь отчасти, так как он руководствовался представлением, что империя должна признать его божественность. (В конце концов Гай смягчил свои взгляды на иудеев, придя к заключению, что они «скорее введены в заблуждение, нежели порочны, и глупы, отказываясь верить, что природа моя божественна».[114])

Его действия приобрели символическое измерение. Он придумал то, что Светоний назвал «зрелищем новым и дотоле неслыханным». Он перекинул временный «мост» длиной около пяти километров через залив в Байи — дорогостоящее и впечатляющее инженерное достижение. В действительности это был своего рода понтонный мост из лодок и грузовых судов на якорях, выстроенных в два ряда, на который был насыпан «земляной вал, выровненный по образцу Аппиевой дороги». Гай разъезжал по нему в нагруднике легендарного абсолютиста, Александра Македонского. На следующий день для развлечения зрителей, в том числе делегатов из Парфии, он проехал по мосту на колеснице. За ним следовали свита и весь отряд преторианской гвардии.

В этом потрясающем спектакле римского общественного театра с добродушной покладистостью, характерной для принципата Гая, гибли зрители, падая в море с окружающих холмов и утесов, и неудивительно, что после него мания величия императора ничуть не ослабла. Она лишь могла укрепить его намерение провести единственную военную кампанию на берегах Рейна — «шутку», по оценке Тацита.

Осенью 39 года Гай отправился из Италии, чтобы предпринять переход через Альпы. Хотя он путешествовал с огромным и роскошным конвоем (его несли на носилках восемь рабов в окружении преторианской гвардии), продвижение было скорым. Это объяснялось тем, что основной причиной было не пополнение отряда батавских телохранителей, как утверждает Светоний, и не необходимость пополнить опустевшую казну за счет награбленного в Испании и Галлии, как предполагает Дион Кассий, а желание подавить мятеж, который Гай Калигула не мог игнорировать.