Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

– Я этого не сказала! Но если это так, то… – Стефка задумалась, – …нельзя требовать от человека жить по тем канонам, по которым не живешь сам! Нельзя устанавливать эти каноны для других. Так не бывает. Если Иисус сказал: «Не убивай, не кради, не прелюбодействуй!» – это значит, он сам этого не делал! Но если ты это делаешь – не требуй кристальной чистоты от ближнего.

– Ты сейчас говоришь не со мной… – печально сказал он.

– Извини, – опомнилась Стефка. – Мне очень хорошо с тобой. Правда.

Он вздохнул. Ему снова ужасно захотелось целовать ее бледное лицо. Но минута, когда он мог превратить ее в воск, прошла. Она стояла перед ним застегнутая на все пуговицы, насмешливая и резкая, как обычно.

– Что ж, пошли в машину, – сказал он и не смог удержаться: – А может, все-таки поедем ко мне? Я приготовлю ужин. Я умею. Хочу тебя покормить. Хочу, чтобы ты ела хоть понемногу. Ты скоро станешь совсем прозрачной, и я тебя не найду!

– Нет. Не обижайся. Пусть это будет вот так… – она обвела рукой сад и дворик дома, в который попала совершенно случайно в поисках «чаши Грааля» для старого оперного певца по прозвищу Пергюнт. – И только так: в саду, в лесу, в пустыне, на берегу моря. Если хочешь – даже в подъезде, в лифте, на бильярдном столе, на верхней полке поезда, в последнем ряду в кинотеатре, в уборной ресторана, на американских горках, в воздухе…

– И под водой?

– И под водой!

– И на вершине сосны?

– Конечно!

– И посреди площади?

– Супер!

– Слава зверям, птицам и букашкам!!!

– Навеки слава! – она смеялась, как сумасшедшая.

– Отныне я буду молчать как рыба, но знай: я тебя люблю. В лифте, в подъезде, в короткой юбке, в кожаных шортах с плеткой в руках, в красных очках, в паран-дже, в пустыне, в лесу, в воздухе, на слонах и черепахах. Аминь! А теперь садись в машину. Я забегу попрощаться с мамой – и поедем.

…Они ехали по заснеженной трассе. Пригород уже спал, погруженный в тишину и ставший серебрянным от лунного света. Стефка посмотрела на Дом, на его темные окна. Засыпанный снегом парк перед ним был удивительно красив. Она была уверена, что на этот парк и эту ночь смотрит из своего окна Эдит Береш…

И у Стефки возникла сумасшедшая идея: на рождество вывести старую актрису в эти зимние декорации…

Глава шестнадцатая Леда Нежина. Чеснок, таранка и шерстяные носки

…Гладкое круглое озеро растеклось посреди комнаты. Оно лежит, как зеркало…

В нем яркими островками отражаются огни фонарей, стоящих в парке.

Озеро – это луна.

Она лежит на полу в Лединой комнате, а на небе зияет большая черная дыра…

Но на улице все равно светло – в парке снег, а он светится сам по себе.

А лунное озеро лежит у Леды на полу…

Стоит лишь опустить ноги с постели и почувствуешь его прохладу.

А если Леда нырнет в амальгаму – выйдет из нее совсем молодой. С тонким станом, гибкими суставами, ровными ножками, обнаженная и прекрасная, как тогда…

Вот на гладь озера опускается белая птица с огромным красно-черным клювом.

Леда улыбается ей и прижимает палец к губам. Намекает: не шуми – все уже заснули, не чисти перья – на утро тут будет полно пуха, не размахивай крыльями – на шелест придут лишние… Они испортят озеро, взбаламутят и замутят его…

Белая птица смотрит человеческими глазами, сверлит ими Леду, гипнотизирует.

Эти глаза – темные, пронзительные.

Леда дрожит.

Леду притягивает это взгляд.

Леда тает под ним, как Снегурочка.

Леда, плохая девочка, что-то сделала не так?

«Ты все переврала по-своему! Ты – упрямая сука! Бездарная актриса! Ты без меня – нуль! Посмотри на себя: ты не Леда! Это имя тебе больше не идет!»

Длинная шея птицы вытягивается, он тянется к постели. Это уже не птица, это – змей.

Леда судорожно стискивает в пальцах крестик, который висит на шее. Он висит там вот уже полстолетия. Этот крестик принадлежал той женщине, имя которой Леда никогда не произносила вслух.

Вымолвила только недавно. Той девочке, которая по утрам стоит над ней, словно смерть, – прислушивается к дыханию. Вот отчего птица сердится на Леду!

А эта девочка добрая и недобрая – одновременно. Она расчесывает Ледину косу. Она чем-то похожа на ту, другую, которой Леда так боялась, чей крестик она теперь испуганно стискивает в ладони.

– Что случилось с Ледой Нежиной? – спрашивает девочка. – Она ведь не умерла! Говорите правду. Что вы сделали с Эдит Береш?!

Улетай, улетай отсюда, белая птица! Я все вспомню только тогда, когда тебя здесь не будет… Он так любил ту… Ту… Ту самую…

– Кого? – спрашивает девочка.

Ту самую… Ту женщину, которую любили все, ту самую…

– Кого? – спрашивает девочка.

Ту… Эдит… Береш…

О, как мне стало страшно. Добрая и недобрая девочка налила мне капель в стакан, испугалась, что я потеряю сознание. И сидела долго-долго, пока я говорила…

Пока Леда говорила.

Но только о том, о чем могла рассказать…

Леда не сказала о том, что невозможно произнести вслух. А разве можно рассказать о том, как…