Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

Количество закупленных фейерверков красноречиво свидетельствовало о том, что совсем скоро новогодняя ночь – одна из ночей, которая отмечена в календаре как конец и начало новой жизни, – взорвется, взлетит на воздух стараниями тысяч неизвестных геростратов. Они будут радоваться огню и взрывам, которыми сотрут в порошок старый год, они будут кричать и стрелять вверх пробками от шампанского. Они будут ждать «нового счастья» – пожелание, которого Стефка никогда не могла понять…

Она стояла перед магазином и размышляла, стоит ли «идти в бой» ради одной бутылки шампанского. И ей вдруг ужасно захотелось вернуться в тишину пригорода, в парк и лес, под крышу Дома, в котором она уже развесила тонкие золотые и серебряные нити «дождика» под удивленными и трогательными взглядами стариков. Оставалось только купить штук двадцать маленьких сувениров, которые она решила положить под елку. А потом – засесть за сценарий…

Он должен быть ненавязчивым, пунктирным, с закадровым текстом и непафосной музыкой. А еще Стефке хотелось разыскать старые киноленты или записи спектаклей, в которых играли все ее подопечные.

Идею со съемкой небольшого документального фильма все обитатели Дома восприняли на ура. Разговоры о том, что в их Доме будут «снимать кино», не затихали вот уже несколько дней. В комнатах висели старательно отглаженные сорочки, блузки и костюмы, из шкатулок и других «потаенных мест» – из-под подушек и матрасов – были извлечены украшения. Из местной парикмахерской «выписали» мастера, который услужливо исполнял все прихоти пожилых дам – красил и завивал волосы, стриг, делал легкие завивки. Такой напряженной работы у него не было уже несколько лет: местная молодежь стриглась в столице, а другие жители пригорода обходились собственными силами. В Доме запахло пудрой, краской для волос, лаком для ногтей, мужским одеколоном. Общее оживление странным образом подействовало и на персонал: повар неожиданно для себя начал вырезать замысловатые розочки из морковки, украшая ими кашу, и погружал влажные края граненых стаканов в сахар, создавая вкусный серебристый ободок по краям. Директор лично съездил в лесное хозяйство и выбрал там самую большую елку, которую до праздника спрятали за гаражом. Библиотекарша и Старшая Медсестра принесли из дому елочные игрушки, нянечки вырезали из салфеток снежинки и лепили их где придется, веселя тех, кого раньше называли не иначе как пергюнтами или драными козами…

Оставался невозмутимым только один человека – пани Полина. Стефка не могла уговорить ее выйти на приближающуюся вечеринку в холл.

– Зачем? Мне это ни к чему. Не хочу оставлять своего «плевка в вечность», как говорила Раневская, – усмехнулась она. – Но если ты хочешь сделать мне приятное – после всего этого действа выведешь меня в парк, как обещала. Хочу пройтись по снегу…

Глава двадцать шестая Вечеринка в Доме для одиноких актеров театра и кино. Два креста на голубом снегу

Стефка стояла у въезда в Дом и время от времени посматривала то на часы, то на освещенные окна. Она знала, что Эд приедет вовремя, после девяти, как и было назначено, но все равно волновалась – как настоящий режиссер перед премьерой.

В зале вокруг елки были расставлены столы и пока что шла «торжественная часть». Она была такой же, как и в прошлом, и в позапрошлом году – «агитбригада» актеров, собранная из разных театров, приехала поздравить «старшее поколение».

Стефка прекрасно понимала, с каким настроением они сюда ехали, чтобы прочитать поздравления от руководства, показать несколько концертных номеров, отбарабанить пару новогодних стихотворений и с чувством исполненного долга вернуться в столицу, весело обговаривая по дороге «этих смешных старперов».

На этот раз Директор расстарался, и в двух микроавтобусах привезли «звезд» нового телесериала. Они по очереди выходили на середину зала, звонкими голосами рассказывали о съемках и старались не смотреть на сидящих за столиками стариков. А кому охота видеть перед собой изъеденную молью шубу?! Даже если эта шуба некогда сводила с ума полстолицы!

Стефка вышла как раз на том моменте, когда молодая актриса начала декламировать монолог монтажницы Вали из спектакля «Высота». Публика слушала внимательно и даже придирчиво…

– А как поживает ваша мама? – в конце выступления вдруг спросила со своего места Ляля Брониславовна. Молодая женщина растерялась, с ее лица сошел профессиональный артистический «оскал», демонстрируя все тридцать два зуба.

– Мама?.. Мама болеет, – сказала она, с любопытством оглядывая маленькую рыжую даму в забавных кудряшках. – А вы знаете мою маму?

Ляля Брониславовна окинула зал таким взглядом, будто призывала всех в свидетели того, что она вполне могла бы знать саму королеву Викторию!

– И маму, и папу, и бабушку! У вас же театральная династия. Кто же ее не знает?!

– Бабушки и отца уже нет…

– Ах, какая жалость! Бабушка ваша была так хороша в «Трех сестрах», ее даже сравнивали с Марией Ермоловой!

– Правда? – удивляется актриса.