Двенадцать звезд

— Давай их сюда, мне нужно написать про раненых, — приказал Азраиль.

Тот вздохнул и принялся отстегивать от пояса многострадальную бумажницу.

Описывая раны и лечение, маг убил несколько часов, как раз до следующей кружки пива и ломтя хлеба с куском солонины. Потом Азраиль согрел себе воды на костерке, помыл голову и побрился вынесенным из-под навеса ланцетом. На него косились, но не более.

После этого делать было совершенно нечего. Еще раз осмотрев раненых и дав исчерпывающие указания насчет лекарств и перевязок, маг отправился бродить по лагерю.

Никто не вставал у него на пути, но… Вокруг стана стояли дозорные. И у коновязи тоже. И у командирских палаток. Конечно, там, где всё еще возможен вражеский набег, это вполне естественно. Но все часовые, как только Азраиль появлялся в их поле зрения, не сводили с него пристальных взглядов.

Наверное, можно было бы проскользнуть в какую-нибудь палатку, чтобы стащить оружие. Или вернуться в лазарет и прихватить ланцет, спрятав его в рукаве.

А потом на глазах у всех напасть на дозорного у коновязи, запрыгнуть на неоседланную лошадь и ускакать. Нет, если уж сводить счеты с жизнью, то лучше выбрать способ поумнее, решил маг.

Снова оглядевшись по сторонам, он заметил за одной из палаток зеленолесского эльфа: тот присел на камень, которым придавили растяжку. Азраиль сообразил, что, куда бы он ни шел, в пределах видимости постоянно оказывался эльф. Неудивительно: кто здесь, кроме него, способен почувствовать магию?

Азраиль развернулся и направился к нему.

Зеленолесец вздохнул, закрыл свою маленькую чернильницу и вытер перо о запястье. На колене у него лежал листок бумаги, на котором сохли короткие строки.

— Что ты пишешь? — спросил маг, устраиваясь на другой камень в паре шагов от эльфа.

— Стихи. Я записываю свой перевод «Лэ о Лэйтиан».

Стихи Азраиля никогда не интересовали.

— Дай мне свой гребешок, — вдруг сказал он.

Эльф отвязал с пояса деревянный гребень и подал магу. Разодрав спутанные влажные пряди и вытерев гребешок о рукав, Азраиль молча вернул его хозяину. Тот повесил гребешок обратно на пояс, а потом вдруг спросил:

— Кто ты?

Маг вздрогнул.

— Я? — переспросил он, чтобы выиграть время.

— Да, ты, — сказал эльф. — Ты странный человек.

— В самом деле? А вот Долгузагар, по-твоему, не странный?

— Он тоже странный. Но по-другому. А ты словно двойной. Ты умеешь лечить и ты…

— Я черный маг, — поспешно перебил его Азраиль. — Посвященный черный маг. Я принес клятву служить… — он на мгновение запнулся, — тому, кого вы зовете Сауроном.

Он никогда не произносил этого имени вслух. И никогда не называл Его так даже в мыслях. Но разговор шел на синдарине, и у Азраиля в каком-то смысле не было выбора.

— А как ты его называл? — спросил зеленолесец.

Напугать эльфа не удалось, а вот перевести разговор на другое получилось.

— Повелителем, — ответил маг.

— Ты до сих пор считаешь его своим господином?

Азраиль пожал плечами.

— Я клялся служить ему вечно.

— Но он убит, — эльф вопросительно поднял светлые брови.

Маг ухмыльнулся.

— Да неважно. Знаешь, что было написано на моем отравленном кинжале?

Он наклонился к собеседнику и прошептал на черном наречии:

— Кримпат Бурзум-иши матум-ур.

И перевел:

— «Я связываю себя во Тьме после смерти».

Тут эльф сдался: сполз с камня и, пробормотав «я буду у раненых…», поспешно удалился, прижимая к груди свой драгоценный манускрипт.

Азраиль проводил синду взглядом: он и сам не знал, отчего изо всех сил пытается скрыть свое палаческое прошлое. Ведь выяснить правду не так уж и трудно. И будь эльф более искушенным, а командир отряда — не столь занятым, они бы и сами догадались. «Что бы изменилось…» — подумал маг и побрел к себе в палатку: начинался дождь.

Свернувшись в клубок под одеялом, он слушал, как капли сначала крапают и шелестят, потом стучат и барабанят — по твердой почве, по камням, по парусине. Стенка палатки перед его носом чуть подрагивала под напором дождя: можно было подумать, будто за ней кто-то стоит, будто за ней мелькают какие-то тени…

Тени плясали, меняя очертания, наливаясь цветом: удивленно смотрит зеленолесский эльф, Долгузагар, ссутулившись, недобро глядит через плечо… косит карим глазом пегий умбарский пони, которого Азраиль в далекой юности кормил с ладони хлебной корочкой. Сверху на них, как тогда, слетали белые лепестки апельсинового дерева, росшего за стеной, но почему-то не в Умбаре, а дома, в Андасалкэ.

С ветки апельсинового дерева, которое на самом деле было яблоней, упало красное яблоко и покатилось по иссохшей земле, по накаленным солнцем каменным плитам двора. Ксаву, смотли, какой у меня класивый мячик! Тихий счастливый смех. Мальчик бежал вниз по лестнице вслед за красным яблоком. Куда же ты, дитя моря? Он спустился в кухню, где мама в белом переднике в черную и красную клетку варила леденцы. Он прислонился к дверному косяку, глядя на голубое небо и бескрайнюю желтую пустыню. Мама протянула ему горячий леденец на палочке, ее тонкая белая кисть и длинные золотистые волосы вспыхнули в солнечном луче.