Если б Заступенко имел хорошую зрительную трубу, то он увидел бы в едва мигающей дали, на небольшом холме, кучку людей на конях, а среди этой кучки маленького, немножко пузатенького человечка с нахлобученною на лоб треугольною шляпою, на которую не походила ны одна шляпа в мире. Заступенко увидал бы, что этот человечек, поднося к глазам зрительную трубу, показывал рукою то по тому, то по другому направлению: то он показывал иногда на него, на самого Заступенко, то на его соседа Лазарева, и особенно вон на ту ворону, испуганно каркающую над русскими пушками, взвозимыми на возвышение. Ух, как каркает проклятая ворона, не к добру!.. Если б Заступенко, наконец, мог слушать и понимать французскую речь, то он услыхал бы, как этот маленький человечек в треугольной шляпе, показывая рукой на Заступенка и обращаясь к окружающим его маршалам, говорит:
- Заступенко (то бишь: "неприятель", да это все равно), Заступенко хочет, кажется, дать битву... Сегодня счастливый день, годовщина Маренго*. А знаешь, Заступенко, что за Маренго? Вот сегодня узнаешь.
Маленький человечек, окруженный свитою, состоящею из маршалов и генералов - Сульта, Ланна, Мюрата, Леграна и других, объезжает свои войска и осматривает как свои, так и русские позиции. А русский главнокомандующий давно нашел свою позицию, покойную постель в Фридланде, и покоит на ней свое разбитое болезнями тело. Дурной, роковой признак!.. Беннигсеп но зиаот даже, что он очутился лицом к лицу с главными силами Наполеона, да и никто этого не знает. Знает все один только Наполеон, потому что он везде сам, везде носится его маленькое тело с большою головою, прикрытою треугольною, небывалого фасона шляпою, всюду заглядывает его зоркий глаз, и силы, и движения неприятеля ему так же ясны всегда, как движения шашек на шахматной доске. Это действительно бог, или, вернее, демон войны.
- Счастливый день, годовщина Маренго!
И эти слова императора-полководца вместе с громом пушек облетают всю великую армию, и великая армия наэлектризована, она дышит отвагой и уверенностью в победе.
Стойка и бессапожная, голодная русская армия. Все равно умирать: приказало начальство, ну - и баста. А может, коли кто уцелеет и хлебца достанет, сухарика погрызет, щец похлебает... Куда щец! Да из-за щей русский солдатик с голыми руками на пушку пойдет, без рукавиц черта задавит...
А там все бум да бумм! А стрелять не в кого... Живо-ты подвело...
Но вот заговорили и ближние пригорки, кусты, высокая зеленая рожь. Есть в кого стрелять, есть на кого идти... Словно огненным кольцом обвились французы вокруг левого русского крыла, это их стрелки сыплют свинцовым горохом, чтобы дать возможность развернуться коннице и пехоте... Развернулись, налегли всею массою, давят; в русских рядах то там, то здесь у солдатиков подкашиваются резвы ноженьки, закатываются ясны оченьки. Места упавших заступают их товарищи, смыкаются плотнее, идут лавою... Взять бы эти проклятые, горластые пушки, которые выкашивают целые ряды босоногих и обутых героев, заставить бы их замолчать, и тогда на штыки, врукопашную, как на кулачки, улица на улицу, лава на лаву... Так нет! шибко, смертно бьют проклятые... "Ох, смертушка!" - слышится страшный возглас. "Умираю, братцы!"... "Стой! не выдавай, ребята! понатужься!.."
И отчаянно натуживается мужицкая грудь, как натуживалась она и над сохой в поле, и над цепом на току, и с серпом и косой на барщине, - не привыкать ей натуживаться... Так нет! Не обхватишь всей его силищи, несосметная она, дьяволова!
- За мной, ребятушки! - кричит Батратион с саблею наголо. - Заткнем глотку вон той проклятой старухе... Вперед!
Ему хочется завладеть одной из самых губительных неприятельских батарей, действия которой производят страшные опустошения во всем левом крыле армий, и он ведет своих молодцов в атаку, прямо в адскую пасть этой батареи.
- "За мной!"
- Вперед, братцы! дружнее! не выдавай! - вторят ему офицеры команд, и также сверкают жалкими клинками сабель.
Идут нога в ногу, штыки наперевес, - лавой прут вперед босые и обутые ноги... С криком "ура!" бросаются на "чертову старуху", но подкашиваемые словно серпом, не выносят адского огня, оставляя впереди и позади себя сотни трупов, распластанных, разметанных, иногда труп на трупе...
- Нет, братцы, - невмоготу... ох, смертно бьет!
И снова расстроенные ряды смыкаются, а пока они переводят дух, вперед несется кавалерия, стонет земля под конскими копытами, как- лес веют в воздухе разноцветные значки, храпят лошади, что-то стонет и разрывается в воздухе - и небо разрывается, и земля разверзается... А оттуда все напирают и напирают новые силы... Ад, чистый ад!
Огненное и дымное кольцо охватывает уже и правое крыло русской армии:... Вот-вот отрежут самый Фридланд, возьмут Беннигсена вместе с его ночлегом и постелью...
Он только теперь узнает, что против него вся армия Наполеона.