Двенадцатый год

Зима с 1807 на 1808 год в Петербурге была гораздо оживленное, нежели та, которая ей предшествовала. По заключению с Францией Тильзитского мира, Государь возвратился в столицу, равно и многочисленная блестящая императорская гвардия, принимавшая участие в недавних сражениях, с генералами и офицерами. Не показывался только генерал-аншеф Беннигсен*, более всех отличившийся при Пултуске и Эйлау. После кончины ими. Павла его больше не видели в Петербурге, также и по тем же поводам, как графа Палена и князя Зубова: все трое имели на то одинаковые причины*. Но, кроме возвращения военных людей, которые тогда, как и потом, составляли большинство в наших придворных и городских собраниях, аристократический кружок значительно пополнился и особапно оживился вследствие возвращения дипломатического корпуса всех страп, который во время войны поубавился. Во главе дипломатов, сияя славой своего повелителя, стоял герцог Виченцский, посол Наполеона*. Окружавшая его свита из людей военных и гражданских всех затмевала великолепием обстановки. Сам Коленкур господствовал в дипломатическом корпусе своим политическим влиянием. Он жил в особом прекрасном доме на Дворцовой набережной, почти рядом с театром Эрмитажа. Этот дом был тотчас после Тильзитского мира куплей в казну для французского посольства у князя Волконского, во взаимство Наполеону, который предоставил русскому посольству в Париже отель Телюсои. Такой обмен любезностей продолжался до 1840 года, когда обе стороны согласились прекратить его, дом французского посольства по приказу Николая Павловича причислен был к Зимнему дворцу. Оп называется теперь запасным дворцом.

Император Александр оказывал Коленкуру особенное предпочтение, двор следовал его примеру. Но далеко не так относилось к нему высшее наше общество, и лишь мало-помалу ухаживая за публикой а давая великолепные праздники и пышные обеды, удалось ему добиться лучшего приема. Государь явно и громко высказывал свое личное расположение к нему и к Франции вообще, и только это несколько сдерживало в границах выражение неприязненных чувств, которыми одушевлена была тогда Россия. Сам я еще мало вращался в обществе и не настолько созрел умственно, чтобы подметить настроение, но люди, постоянно посещавшие высший круг, передавали мне свои наблюдения. И эти наблюдения запечатлелись в моем уме как довольно любопытные свидетельства, до какой степени независимости доходило у нас в то время общественное мнение. Замечательно, что в таком самодержавном государстве, как наше, при государе столь любимом, как был Александр Павлович, несмотря на вкоренившееся в высших классах предпочтение к иностранцам, политические обстоятельства того времени произвели в обществе глухой, но все же внятный ропот противоречия открыто выражаемым симпатиям двора. Это общее настроение заметил я и в моем непосредственном начальнике графе А. Н. Салтыкове*: он разделял чувства большинства, между тем как министр, у которого он был товарищем, поклонялся Наполеону и его политике. Эта политика восстановила нашу дружбу с Францией и вместе с тем поставила нас в необходимость вести в одно и то же время две войны: одну с Англией, другую с Швецией, несмотря на то, что у нас еще с прошлого года была на руках война с Турцией, возникшая из необходимости удержать за собой покровительство над Молдавией и Валахией, состоявших под охраной России. В то время, как сухопутные войска, под начальством старого генерала Михель-сона* (некогда прославившегося свонми успехами против Пугачева) овладели Яссами и Букурештом, адмирал Сенявин* с русским флотом победоносно действовал в Архипелаге и в нюне 1807 года одержал морскую победу, которой навел трепет на Константинополь, так как дело происходило у входа в Дарданеллы, близ острова Тенедоса. Но эта победа не имела последствий из-за того же Тильзитского мира, вследствие которого наши военные действия против турок были приостановлены. Позднее мне случилось лично узнать славного адмирала Сенявина, у дяди моего Спафарьева, которому он был другом и товарищем по службе.

1809 год

Весна и лето 1809 года ознаменованы нашими успехами в Финляндии и взятием Свеаборга* или так называемого Северного Гибралтара, который сдался Сухтелену*. В Турции военные действия шля вяло, а война с Англией состояла лишь в том, что английский флот, появившийся в Балтийском море*, мирно плавал вдоль берегов Эстландии и Финляндии, лишь изредка имея незначительные дела с нашей кронштадтской эскадрою, не производя нападений иа берега наши, которые были беззащитны от

Кронштадта до Ревеля, и даже не помогая шведской флотилии, действовавшей против нас со стороны Финляндии. Англичане довольствовались тем, что заперли наш военный Ревельский порт, куда укрылись главнейшие наши корабли, будучи не в состоянии бороться с чрезмерным превосходством английского флота, которым командовал адмирал Сомарец.