Дверь в стене

Личные отношения между адмиралами и Форрестолом особой гармонией не отличались изначально. Было так потому, что с точки зрения "морских волков" Форрестол не был моряком, он не пропах солью и ромом. Он не был "своим". Его деловым качествам и "хватке" флот отдавал должное, но и только. Могучая адмиральская кучка с Форрестолом на посту Секретаря мирилась, но не более того. А потом Форрестол, ещё будучи Секретарём по делам Флота, принялся этот самый флот резать. В смысле самом наибуквальнейшем. Причём резать как ножом, так и без ножа.

Вот очень наглядные картинки, которые дают представление о масштабах "резни":

Хорошо виден "обвал" военного бюджета, пришедшийся как раз на время секретарства Форрестола. А между тем флот был вправе ожидать от своего делегированного в высшие эшелоны власти представителя совсем другого. А "другое" ну никак не получалось, ведь Форрестол перестал быть "хозяйственником", единоличником и стал политиком без всяких кавычек и теперь ему приходилось думать не о своём обнесённом высоким забором хозяйстве, а об интересах государства в целом. А у государства не было денег, а был колоссальный бюджетный дефицит, бороться с которым можно было только всемерным сокращением государственных расходов, а самым большим расходом был бюджет военного ведомства. А самым лакомым куском оборонного бюджета был военно-морской ломоть. То, что Форрестолу приходилось резать результаты его собственных нечеловеческих усилий никого не трогало, а уж суровым адмиралам, которые по долгу службы были людьми малосентиментальными, до душевных терзаний Форрестола дела не было вообще никакого.

Адмиралы твёрдо знали одно - без флота ты букашка, а с флотом - человек.

И государственный интерес с точки зрения "людей моря" был как раз во всемерном усилении флота, усилении "во что бы то ни стало", пусть и в ущерб другим военным ведомствам.

Однако государство думало по-другому. Затеяв послевоенную перестройку вооружённых сил оно убивало сразу нескольких зайцев и в ослаблении влияния военных, что подразумевало ослабление "физических" возможностей армии, оно не видело ничего страшного. У американского государства появилось средство, которое позволяло ему сравнительно безболезненно пережить "время перемен". Называлось средство атомной бомбой.

Военные понимали феномен Бомбы так, как это свойственно понимать военным, или, другими словами, упрощённо. Они не видели того, что видели политики - Бомба, во-первых, не является военным оружием, а, во-вторых, она не является оружием универсальным. Бомба это "средство устрашения", причём под устрашением понимается вовсе не то, что понимают под этим термином не только вояки, но и публика, отдельного представителя которой мечтал сузить Фёдор Михайлович, а император Нерон желал наделить одной шеей с тем, чтобы перерубить её разом и больше не мучаться.

Но государству, хочешь не хочешь, а мучаться с людишками, что военными, что гражданскими, приходится поневоле, без людей государству никуда, а потому послевоенная Америка, пустив в ход такое неконвенциальное, но вместе с тем универсальное оружие как пропаганда, принялась строить сложную иллюзию Бомбы как именно военного оружия не только в круглящихся глазах "общества", но и в загоревшихся нехорошим огоньком глазах "бригадного генерала Джека Риппера".

Делалось это затем, чтобы массовое сознание, куда составной частью входило и сознание армейское, реагировало на "разоружение" поспокойнее. Кроме того, иллюзия адресовалась и вовне, "вероятному противнику", который после вербализации "доктрины Трумана" обрёл плоть, кровь и имя из четырёх букв. Ход был беспроигрышным - в случае если советское руководство "велось" на ядерную угрозу как угрозу в военном смысле, то оно не пыталось выйти за пределы очерченного сторонами Железного Занавеса, если же оно понимало неприменимость Бомбы как средства решения "межимпериалистических противоречий" (как минимум в Европе и как максимум там же), то оно вынуждено было считаться с вполне реальной возможностью того, что это как раз сами американцы превратно понимают "природу" ядерного оружия и готовы пустить его в ход при первой возможности, что опять-таки заставляло советскую сторону быть чрезвычайно осторожной в своих послевоенных "инициативах", а это выхолащивало уже смысл слова "инициатива", превращая действо в реакцию на те или иные внешнеполитические шаги США. Эту часть партии американцы выиграли. Захватив инициативу они её не только не отдали, но и развили успех.