Двери в полночь

…Лужа крови на полу. Пропитавшаяся насквозь бурая простыня, углом свисающая с кровати. Свесившаяся на пол рука, по которой бежит алая струйка. Неуместно красивые рассыпанные по багровеющей подушке волосы. Устремленные в потолок стеклянные глаза. Чуть задранный вверх подбородок, плотно сжатые губы…

— Чирик!

Разодранное в клочья домашнее платье. Еще не успевшие потемнеть брызги крови на обоях. Одна огромная, тошнотворно розового цвета, дыра от груди и до пояса…

— Дыши! Черт возьми, дыши!

…в которой видны изодранные внутренности вперемешку с синей тканью платья…

— Тише, тише… Самое страшное позади: ты вспомнила… Тише, Чирик… Тш… Ш…

…Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я снова смогла дышать и разговаривать. Я сидела, обессиленная, уткнувшись в Шефереля, и не могла даже плакать — слезы будто бы кончились вообще. Будто бы вообще все во мне кончилось…

— Как ты думаешь, она… сильно мучилась?

— Не думаю, — Шеф осторожно забрался в карман и вытащил оттуда пачку сигарет, — наши эксперты говорят, что она, судя по всему, потеряла рассудок в какой-то момент. А при этом боль чувствуется совсем иначе. Я думаю, что она вообще ее не чувствовала.

Я шумно шмыгнула носом:

— Надеюсь…

Шеф помолчал, быстрыми, нервными движениями, прикуривая сигарету.

— Есть некоторые вещи, которые тебе надо знать.

— Обязательно?

Он выдохнул тугое облако дыма:

— Увы. Это касается теперь и тебя… Ее убил оборотень.

Мне показалось, что моя голова взорвалась. Я больше не могла ничего слышать ни про оборотней, ни про вампиров — ни про кого. Впервые с тех пор, как Оскар зашел в мою палату, мне хотелось закрыть глаза, зарыться в подушки и понадеяться, что все мне только приснилось.

— Характер… разрезов весьма… характерный. Это когти. Похоже, что сначала ее заставили лечь. Чем-то угрожая. А потом последовало превращение — скорее всего, именно тогда она и потеряла разум…

— Ради бога, хватит! — Я зажала уши руками и почувствовала, как по щекам текут слезы.

— Черна… — Шеф осторожно погладил меня по голове. — Тебе надо это все знать. Чтобы думать, кто это мог быть. Чтобы так же хотеть отомстить, как и мы.

— Я не хочу мстить, — прошептала я, — я хочу проснуться.

— Прости, — Шеф повернулся ко мне, и его льдистые глаза были так непривычно печальны, — не получится. Я не могу подключить тебя обратно к Матрице. Это наш мир, Чирик. Настоящий мир. Здесь умирают дорогие нам люди, и против нас ведут войну те, кого мы никогда не видели живьем.

— Но зачем кому-то мстить мне? — Я посмотрела на Шефа с надеждой, пытаясь найти смысл во всем происходящем. — Ведь я никто! Зачем было трогать ее? И кто это был? Это был тот же, кто и меня?..

— Его зовут Доминик.

— Кого? — опешила я. — Так ты знаешь, кто это?

Шеф вздохнул и кивнул, прикуривая новую сигарету:

— Да. Мы с ним как-то столкнулись.

— Он оборотень?

— Если бы, — он опустил голову и устало помассировал глаза. — Нет, все сложнее. Убил не он, но по его приказу. Тебя — да, тоже… Он не оборотень. Он человек.

— Человек? — слабо переспросила я, рассеянно вытаскивая сигарету из предложенной пачки. — Шеф, что вообще происходит?

— На тебя напали по его приказу, — повторил он, — это был предупредительный удар, чтобы показать, как он близок. Я никогда не думал, что он осмелится на такое. Мы устранили всех, кто был замешан, и теперь ты, думаю, поймешь жесткость этих мер…

— Всех, кто был замешан?..

— Да, их было несколько. Дэвид, но он был мелкой сошкой. Ему было только приказано привести тебя в назначенное время в «Око», он не знал, чем это кончится.

Я слушала спокойно, почти безразлично. Может, во мне просто не осталось эмоций?

— Так вот куда он делся…

— Да. Но ты была не первой.

— Нет? А кто?

— Зена.

— Зена? — Я с трудом вспомнила женщину-оборотня, которую увидела в день своего первого спуска Вниз. — Которая работала с Чертом?

— Да, и на месте которой теперь работаешь ты. Ее подставил Джо. Когда-то давно она уже спасла его, и он не мог простить ей этого. Оборотень-неудачник, слишком слабый, да еще и мужчина, которого спасла женщина… — Шеф ненадолго замолк, глядя в пустоту за окном. Ночь и ветер. — Он продался из-за невозможности жить с этим чувством. Так или иначе… А Михалыча мы просекли раньше, чем он натворил дел.

— Михалыч?! — Я вспомнила огромную добродушную фигуру медведя, и мне снова захотелось плакать — просто от обиды на жизнь.

— Да. Не бойся, он единственный остался жив, как ты могла заметить, и жив до сих пор. Он у нас всегда был немного на вере повернутый, такой вот диссонанс с собственным естеством. Доминик на это и нажал.