Двери весны (СИ)

Плохо мне там будет, по прошлому разу помню: ужасно плохо, потом буду болеть три дня, а то и больше. Но у Динки постоянная тоска, и я не могу бросить ее одну. Она все понимает, и я все понимаю.

- Ты не вздумай туда переселяться, - мрачно говорю я. - Ты нам нужна. Не пустим,

ясно? Сдохнешь там от тоски.

- Я все равно чужая и вам тоже, - упавшим голосом говорит Динка.

- Не чужая, - ровно и зло говорю я. - Это ты так говоришь, а не мы.

м- Я не умею жить так, как вы. Иногда забываюсь - и живу. Но потом накатывает, и хоть вой. И ты это знаешь.

- Дин, ну никто же не виноват. Вот правда - никто. Мы все хотели как лучше, мы думали, так будет лучше, правда. И ведь было лучше?

- Было. Извини, Рябина. Ты хорошая. Вы все - очень хорошие. Ведь и правда: никто не виноват... И без вас бы я пропала. А с вами...

- А с нами - не пропадешь! - я смеюсь. - Ты у нас дочь полка. Ты скажи, что тебя колбасит? Ты хотела бы, как твой брат? Ты видела его сама-то последний раз? Он пьет, руки у него дрожат, волосы вылезли... он скоро будет старый. А ты смотри какая!

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Весна.

- Скоро у тебя расцветет за домом сирень, - говорю я.

- А черемуху спилили, - отвечает Динка. - У нашего подъезда, где я жила, когда была живая, - она кивает в сторону первого подъезда.

- А... да. Ну да, - машинально говорю я. - Так ведь давно уже спилили. Лет десять?

- Да. Но я же ее помню...

- Ты еще вспомни, как бутылки из-под кефира сдавала.

- Я не сдавала, я была еще маленькая. Это Сережа сдавал, когда ему уже было лет восемь. Я с ним бегала. А потом заманивала его на дерево - ну то, знаешь, в палисаднике у соседнего дома. Его тоже спилили.

- Вот-вот, - вставила я.

- Теперь там пивнушка. Они все ходят пить сюда, покупают там, а распивают здесь. У vтебя пьют?

- У меня строят. Пригнали какую-то штуку, разобрали угол двора, штуку эту поставили. Так на ней написал кто-то: "Стройте скорее и валите на...".

- Кто-то? Не ты?

- Ну... я, - призналась я.

Писать я умею. Нас всех - ну, не всех совсем, а меня, Динку и еще одного, кто хотел, - научил писать дядя Коля. Он - как Динка, умер во дворе, замерз ночью. И, как Динка же, не ушел, а остался с нами. Мы - Хозяева дворов, скверов, садиков, парков и всего, что есть в Городе. Среди нас есть такие, как я - которые и всегда были Хозяевами. И есть бывшие люди - те, которые умерли и остались во дворах. Они должны были уйти куда-то еще, куда обычно уходят люди - и где, видно, им хорошо. По крайней мере, им правильно быть там. И большинство, конечно, уходят. А те, кто остаются - потом начинают тосковать. Ведь чаще всего они остаются ради того, чтобы не расставаться со своими - родителями, братьями, друзьями. А те или забывают о них, или помнят и грустят - но не видят, или видят, но думают, что сошли с ума. Но это еще не самое печальное: ведь можно смотреть на них издали, помогать хоть как-то и даже радоваться, если у них все хорошо. Но, во-первых, чаще всего у них не бывает хорошо. Во-вторых - в их жизни появляются новые люди, которых эти, ушедшие к нам, уже не знают, и просто остается только смотреть и ничего не понимать. Близкие становятся все дальше от них. Но и это не самое плохое. Хуже всего то, что они стареют и умирают. И тогда уже расставание будет навсегда: ведь они уходят в какое-то То Место, а наши - которые "бывшие люди" - так и остаются здесь.

Меня зовут Рябиной. Я родилась в рябиновой роще, когда еще она стояла на месте двора, и было это очень давно... Но об этом я расскажу как-нибудь потом, когда будет время и настроение. Сейчас у меня ни того, ни другого нет. Мне жалко Динку, и я пойду в сквер, может быть, вместе со Сквером мы еще раз подумаем, что можно сделать.

Сквер