Двести лет вместе (1795 - 1995). Часть вторая. В советское время

И, собственно, – никого из них нельзя в этом винить. Каждая нация в Гулаге ползла спасаться, как может, и чем она меньше и чем поворотливей – тем легче ей это удавалось. А русские в «своих собственных русских» лагерях – опять последняя нация, как были у немцев в Kriegsgefan-genenlagers.

Впрочем, не мы их, а они нас вправе были обвинить, армяне, грузины, горцы: а зачем вы устроили эти лагеря? а зачем вы держите нас силой в вашем государстве? Не держите! – и мы не станем сюда попадать и захватывать такие привлекательные придурочные места. А пока мы у вас в плену – на войне как на войне.

А как с евреями? Ведь переплёл русских с евреями рок, может быть и навсегда, из-за чего эта книга и пишется.

Но ещё прежде того, прежде вот этой строчки, найдутся читатели, бывшие в лагерях и не бывшие, кто с живостью оспорит, что я высказал тут правду. Они скажут, что многие евреи были на общих работах. Они отрекутся, что были такие лагеря, где евреи составляли большинство среди придурков. Тем более отвергнут они, что будто бы нации в лагерях помогали друг другу избирательно и, значит, за счёт остальных. А кто вообще не считают себя какими-то отдельными евреями, а ощущают такими же во всём русскими. Если же где получался перевес евреев на ключевых лагерных постах, то совсем не преднамеренно, выбор шёл по личным признакам, по таланту, по деловым свойствам. Кто ж виноват русским, что у них нет деловых свойств?.. Будут и такие, кто горячо утвердит прямо противоположное: что никому в лагере не жилось так тяжело, как евреям, да это и на Западе так понято: в советских лагерях тяжче всего страдали евреи. Среди писем по «Ивану Денисовичу» было у меня и такое, от анонимного еврея: «Вы встречались с евреями, томившимися вместе с вами безвинно, были, очевидно, не раз свидетелями их мучений и гонений. Они терпели двойной гнёт: заключение и вражду со стороны заключённых. Расскажите об этих людях!»

И если я захотел бы обобщить, что евреям в лагерях жилось особенно тяжело, – мне это будет разрешено, и я не буду осыпан упрёками за несправедливое национальное обобщение. Но в лагерях, где я сидел, было иначе: евреям, насколько обобщать можно, жилось легче, чем остальным.

Экибастузский мой солагерник Семён Бадаш в своих воспоминаниях рассказывает, как он устроился – позже, в норильском лагере – в санчасть: Макс Минц просил за него рентгенолога Ласло Нусбаума просить вольного начальника санчасти. Взяли[1]. Но Бадаш, по крайней мере, кончил на воле три курса медицинского института. А рядом с ним остальной младший медперсонал: Генкин, Горелик, Гуревич (как и мой приятель Л. Копелев, Унжлаг) – и не касались той медицины никогда прежде.

Потеряв чувство юмора, пишут и так: А. Белинков «был отброшен в самую презираемую лагерную категорию "придурков"…» (совсем некстати добавляется «и "доходяг"», но доходяги – это социальные антиподы придурков, да Белинков и не был в доходягах). – «Отброшен в придурки»! – это ж надо выразиться. «Унижен в барины»? – А вот основания: «Копать землю? Но до 23 лет он не только её ни разуне копал, но и в глаза лопаты не видел»[2]. Значит, ничего другого не остаётся, как идти в придурки, ясно.

А вот у Левитина-Краснова мы читаем о литературоведе Пинском, что в лагере он был санинструктором. По лагерной шкале: неплохо, значит, зацепился. Левитин жепишет об этом как о величайшем унижении профессора-гуманитария.

А вот часто печатался уцелевший зэк Лев Разгон, журналист, никакой тоже не медик. Но из рассказа его в «Огоньке» (1988) узнаём: в Вожаеле он был медиком в санчасти, да ещё расконвоированным. (По другим его рассказам – и старшим нормировщиком на страшном лесоповальном лагпункте. Ни из какого рассказа его не просверкнёт, что хоть чуть побывал на общих работах.)

Вот из далёкой Бразилии принесло в СССР еврея Франка Диклера, его посадили, конечно, он и русского не знает – и что же? Имел в лагере блат, получил в заведование больничную кухню – да это сказочный кладезь!

Вот и Александр Воронель, попавший в лагерь «политическим малолеткой», рассказывает: в лагере от первых же шагов «помощь… мне охотно оказывали заключённые-евреи, не имеющие никакого понятия о моих идеях». Еврей-банщик (тоже – весьма важный придурок) сразу выделил его и «велел приходить за любой помощью»; еврей-самоохранник (тоже придурок) препоручил еврею-бригадиру: «Вот, Хаим, тут двое еврейских ребят – не давай их в обиду». И бригадир – взял их под крепкую защиту. «Другие воры, особенно "старики", одобряли его: "Правильно делаешь, Хаим! Своих поддерживаешь! А мы, русские, как волки друг другу"»[3].