Двести лет вместе (1795 - 1995). Часть вторая. В советское время

Возникло диссидентство и чисто еврейское, сознательно занятое только притеснением евреев и эмиграцией (о нём – позже).

Поворот общественного сознания часто выбирает себе отдельных лиц как своих выразителей, вдохновителей. Таким типичным – и точным – отобразителем интеллигентского понимания и настроения в СССР в 60-х годах стал Александр Галич. («Галич – это псевдоним, – поясняет Н. Рубинштейн. – Образован он соединением звуков, взятых из разных слогов имени, отчества и фамилии – Гинзбург Александр Аркадьевич. Выбор псевдонима – дело ответственное»[20]. Это верно, и автор, можно предполагать, сознавал, что, помимо «соединения звуков», это ещё имя древнего русского города, из глубинного славянского запаса). Галич был чутко движим общим интеллигентским поворотом и подпором. Магнитофонные записи его гитарного полупения-полудекламации расходились широко и почти обозначили собою целую эпоху общественного оживления 60-х годов, выразили его с большой силой и даже яростью. Мнение культурного круга было едино: «самый популярный народный поэт», «бард современной России».

Самого Галича советско-германская война застала в 22 года. Он рассказывает: был освобождён от воинской повинности по здоровью, уехал в Грозный, «как-то неожиданно легко устроился завлитом в городской Драматический театр», сверх того «организовал театр политической сатиры»; потом эвакуировался, добрался через Красноводск в Чирчик под Ташкентом, оттуда в 1942 в Москву, вместе с новоформируемой театральной труппой для выступлений на фронте – и с нею провёл оставшуюся войну. Вспоминает, как не раз выступал в санитарном поезде, сочинял частушки для раненых, после концертов пили спирт с симпатичным начальником поезда в его купе. «Мы все вместе – пусть каждый по-своему – делали одно великое общее дело: мы защищали нашу Родину»[21]. Кончилась война – стал известным советским драматургом, 10 его пьес поставлено «большим количеством театров и в Советском Союзе и за рубежом»{216}, – и сценаристом, участвовал в создании многих фильмов. Это – в 40-50-е годы, годы всеобщей духовной мертвизны, не выбиваясь же из неё? И о чекистах тоже был у него фильм, и премирован.

Но вот с начала 60-х годов совершился в Галиче поворот. Он нашёл в себе мужество оставить успешную, прикормленную жизнь и «выйти на площадь»{98}. С этого момента он и стал выступать по московским квартирам с песнями под гитару. Отринулся от открытого печатанья, хотя, разумеется, осталась тоска: «прочесть на обложке фамилию, не чью-нибудь, а мою!»{216}.

Несомненную общественную пользу, раскачку общественного настроения принесли его песни, направленные против режима, и социально- едкие, и нравственно-требовательные.

Главное время его песен – от позднего Сталина и позже, без порицательных касаний светлого ленинского прошлого (впрочем, один раз хорошо: «Повозки с кровавой поклажей / скрипят у Никитских ворот»{224}). – В лучших поворотах – он зовёт общество к моральному очищению, к сопротивлению («Старательский вальсок»{26}, «Я выбираю свободу»{226}, «Баллада о чистых руках»{181}, «От анкету нас в кляксах пальцы»{90}, «Что ни день – фанфарное безмолвие славит многодумное безмыслие»{92}). – Порой – жёсткая правда о прошлом: «Полегла в сорок третьем пехота без толку, зазря»{21}, порой – и «красные легенды»: было время – «чуть не треть зэка из ЦК. / Было время – за красный цвет / добавляли по десять лет!»{69} – потекло-о о бедных коммунистах! Но коснулся разок и раскулачивания («лишенцы – самый первый призыв»{115}). – Весь же главный удар его был – по нынешней номенклатуре («А за городом заборы, за заборами – Вожди»{13}, тут он – справедливо резок, но, увы, снижает тему в область ненависти к их привилегированному быту, – вот они жрут, пьют, гуляют{151-152}, – песни получались подтравливающие, но растрава самая обывательская, даже лобовые «краснопролетарские» агитки. Но и спускаясь от вождей «в народ», – разряды человеческих характеров почти сплошь – дуралеи, чистоплюи, сволочи, суки… – очень уж невылазно.

Для авторского «я» он нашёл, точно в духе времени, форму перевоплощения: отнести себя – ко всем страдавшим, терпевшим гонения и погибшим. «Я был рядовым и умру рядовым»{248}; «А нас, рядовых, убивают в бою». А долее всего, казалось, – он был зэком, сидел, много песен от лица бывшего зэка: «а второй зэка – это лично я»{87}; «Я подковой вмёрз в санный след, / в лёд, что я кайлом ковырял! / Ведь недаром я двадцать лет / протрубил по тем лагерям»{24}; «номерами / помирали мы, помирали»; «а нас из лагеря да на фронт!»{69}, – так что многие и уверены были, что он оттуда: «у Галича допытывались, когда я где он сидел в лагерях»[22].