Двести лет вместе (Часть 1 - В дореволюционной России)

Официальное расследование шло размеренно, последовательно - между тем Россия уже вдвинулась в Японскую войну. И гомельский процесс состоялся только в октябре 1904 - уже в раскалённой политической атмосфере.

Перед судом предстали 44 христианина и 36 евреев, и вызвано около 1000 свидетелей16. От Бюро Защиты туда были посланы адвокаты - Слиозберг, Куперник, Мандельштам, Кальманович, Ратнер, Кроль. С еврейской точки зрения несправедливым было то, что среди подсудимых вообще состоял кто-либо из евреев: этим всему русскому еврейству "было как бы дано предостережение не прибегать к самообороне"17. С точки: же зрения русской и правительственной "самооборона" в данном случае таковой и не являлась. Но адвокаты подсудимых евреев даже не занимались деталями, не указывали: на реальные уничтожения еврейского имущества, а только: вскрыть "политические мотивы" погрома, например акцентировать, что еврейская молодёжь в той свалке кричала "долой самодержавие!". Вскоре же сами адвокаты решили: покинуть своих подзащитных и всем вместе уйти с суда в знак ещё большей демонстрации - повторить кишинёвский прецедент18.

Этот находчивый и революционный ход либеральной адвокатуры был вполне в духе декабря 1904 - взорвать само судоговорение!

После их ухода "процесс стал быстро подвигаться к концу", уже по сути событий. Часть евреев была оправдана, другая часть получила наказание не строже 5 месяцев, "осуждённым христианам было назначено наказание такое же, как и евреям"19. В результате, осуждено было тех и других примерно поровну20.

Вползая в японскую войну, недальновидно упорствуя в конфликте о правах на Корею, ни император Николай II, ни окружавшие его высшие сановники начисто не понимали, насколько уязвимо международное положение России со стороны Запада, и особенно со стороны "традиционно-дружественной" Америки. Они совсем не учитывали и быстрорастущую силу западных финансистов, уже значительно влиявших на политику великих: держав, при растущей их зависимости от кредита. В XIX веке такого явления ещё не было - и медлительное российское правительство не угналось уследить за ним.

А на Западе после кишинёвского погрома прочно укрепилось отвращение к России, представление как о засидевшемся чучеле, азиатской деспотической стране, где царит мрак, эксплуатация народа, безжалостное содержание революционеров в нечеловеческих страданиях: и лишениях, а теперь вот - и массовые "тысячные" убийства евреев, и направляемые ведь самим правительством! (А правительство, как мы видели, не угналось расселять эту извращённую версию вовремя, доказательно и энергично.) И на Западе стало вполне возможным, даже достойным, надеяться на скорейшую революцию в России: она была бы благом для всего мира, а в частности - для российских евреев.

И на всё это тут же наложились - и бездарность, и беспомощность, и неготовность в ведении той дальней войны против, тогда казалось, слабой, маленькой страны, и это - при открытой раздражённой оппозиции российской общественности, страстно желающей своей стране поражения.

Сочувствие Соединённых Штатов к Японии активно выражалось американской печатью. Американская пресса "приветствовала каждую японскую победу и не скрывала надежд, что Россия будет быстро и решительно побеждена"21. О том, что симпатии президента Теодора Рузвельта были на стороне Японии и он поддерживал её, дважды упоминает Витте22. И сам Рузвельт: "как только эта война разразилась, я довёл самым вежливым и дискретным образом до сведения Германии и Франции, что в случае антияпонской комбинации" в союзе с Россией, "я тотчас встану на сторону Японии и не остановлюсь в дальнейшем ни перед чем, что окажется нужным в её интересах"23. Можно предположить, что такое отношение Рузвельта не могло остаться тайной для Японии.