Этот закон о «процентной норме», которого не было перед тем за все 93 года массового пребывания евреев в России и которому суждено было отныне просуществовать 29 лет (фактически – до 1916), – был воспринят российским еврейством тем больней, что именно с 70-80-х годов и начался «натиск[евреев] на гимназии и реальные училища», который Слиозберг, например, объясняет «не развитием у самой массы сознания потребности в просвещении, а… ограничением возможности для еврея без капиталов найти приложение сил своих в области хозяйственной, а также проведением всеобщей воинской повинности со льготами по образованию», – так что если прежде поступала учиться лишь состоятельная еврейская молодёжь, то теперь создавался «студенческий еврейский пролетариат»; если у русских и теперь высшее образование получали главным образом состоятельные слои, то у евреев, наряду с состоятельными, в образование кинулись нижние социальные слои[923]
.Мы бы добавили: в те годы уже начинался всемирный, всекультурный поворот к образованию всеобщему, а не элитарному, – и евреи, по своей чуткости, хотя, может, и не вполне осознанно, ощущали его из первых в мире.
А – возможно ли было найти путь плавного, безвзрывного решения этой сильно и вдруг возросшей еврейской потребности в образовании? При всё ещё неразбуженности, неразвитости широкого коренного населения – каким путём можно было бы это осуществить, без ущерба, и для русского развития, и для еврейского?
У правительства несомненно была цель антиреволюционная, поскольку среди учащейся молодёжи евреи к тому времени выделились своею активностью и непримиримостью к государственному строю. Однако, если учесть большое влияние К. П. Победоносцева при Александре III, надо признать, что у них была и цель национальной защиты от проступающего неравновесия в образовании. Со слов приезжавшего тогда в Россию крупного еврейского банкира барона Морица фон-Гирша, Победоносцев изложил ему свою точку зрения так. Политика правительства исходит не из «вредности» евреев, а из того, что, благодаря многотысячелетней культуре, они являются элементом более сильным духовно и умственно, чем всё ещё некультурный тёмный русский народ, – и потому нужны правовые меры, которые уравновесили бы «слабую способность окружающего населения бороться». (И Победоносцев приглашал известного филантропией Гирша: помочь просвещению русского народа – а тем и ускорить правовое уравнение евреев в России. Барон Гирш, пишет Слиозберг, и пожертвовал 1 млн. руб. для русских школ.)[924]
Как на всякое явление, так и на эту государственную меру, можно посмотреть с нескольких сторон, и уж по меньшей мере с двух.
Для молодого еврейского ученика нарушалась самая основная справедливость: показал способности, прилежание, кажется – во всём годишься? Нет, тебя не берут. И конечно же, динамичной, несомненно талантливой к учению еврейской молодёжи – этот внезапно возникший барьер был более, чем досадителен, – он вызывал озлобление грубостью применённой административной силы. Евреям, прежде густо скученным в мелкой торговле и ремёслах, теперь препятствовали в столь желанном ключе к лучшей жизни.
А на взгляд «коренного населения» – в процентной норме не было преступления против принципа равноправия, даже наоборот. Те учебные заведения содержались на средства казны, то есть средства всего населения, – и непропорциональность евреев виделась субсидией за общий счёт; и, как следствие потом, образованные получат преимущественное положение в обществе. Нуждались ли остальные национальные группы, кроме евреев, в пропорциональном представительстве в образованном слое? В отличие от всех других народностей Империи, евреи теперь стремились почти