Двести лет вместе. Часть первая

Однако лжеверсии присохли так присохли, а особенно на отдалённом Западе, откуда Россия виделась всегда в чёрном тумане, а пропаганда против неё звучала отчётливо. Конечно, Ленину было подстать налепить: царизм «ненависть измученных нуждой рабочих и крестьян к помещикам и капиталистам старался направить на евреев»; и его подручный Лурье-Ларин выкручивался объяснять это классово: будто натравливали именно на еврейских богачей, но, в противоречие, именно к ним и ставили защитные караулы[1305]. Однако и сегодня какую энциклопедию ни возьми, вот израильскую на английском языке: «С самого начала эти погромы были инспирированы правительственными кругами. Местные власти получили инструкции дать погромщикам свободу действий и защищать их от еврейской самообороны»[1306]. Вот нынешнюю израильскую на русском языке: «Организуя погромы, русские власти стремились…»; «власти хотели физически уничтожить как можно больше евреев»[1307] (курсив везде наш – А.С.). Так не местных властей преступное попустительство, а хитрейшая задумка центральной власти?

Но даже Лев Толстой, в те годы предельно напряжённый против правительства и чего только дурного о нём не писавший, сказал тогда: «Не верю, что полиция подстрекает народ[на погромы]. Это и о Кишинёве и о Баку говорили… Это – грубое выражение воли народа… Народ видит насилие революционной молодёжи и противодействует ей»[1308].

Сходно объяснял и Шульгин в Государственной Думе: «Народный самосуд имеет большое распространение и в России, и в других странах… поучительную картину представляет в этом отношении… Америка, где самосуд существует под названием суда Линча… Но ещё более грозное явление случилось в последнее время у нас на Руси – это тот самосуд, который называется еврейскими погромами! Когда власть забастовала, когда самые возмутительные преступления против национального чувства и народных святынь оставались совершенно безнаказанными, тогда народ под влиянием стихийного раздражения принялся судить сам. Само собой разумеется, как это всегда бывает в таких: случаях, народ не способен сам разделить виновных от невинных, он, по крайней мере в наших краях, все свалил на евреев. Среди них пострадало очень мало виновных, так как эти виновные очень ловко удирали за границу, пострадали же в массе совершенно невинные евреи»[1309]. (Кадетский лидер Ф. Родичев так выразился: «Антисемитизм – это патриотизм: недоумевающих людей» – в местах, где живут евреи.)

Там, где царь оказался слаб защитить свою власть законно, а правительство вовсе смялось, – мещанство, мелкое купечество, но даже и рабочие, железнодорожные и фабричные, самые-то устройщики всеобщей забастовки, – возмутились и стихийно стали на защиту того, во что оставалась вера, – а пляска издевателей была им оскорбительна. По неруководимости, покинутости и отчаянию этой толпы – её гнев и разряжался яростью жестокого, уничтожающего погрома.

Да вот – у сегодняшнего еврейского автора, и ныне неумно настаивающего, что «вне всякого сомнения, царские власти сыграли большую роль в организации еврейских погромов», – вдруг: «Мы абсолютно уверены, что Департамент полиции не был таким хорошо организованным учреждением, чтобы подготовить в одну и ту же неделю погромы сразу в 660 местах». За те погромы «несёт ответственность не только и не столько администрация, сколько само русское и украинское население черты оседлости»[1310].

Вот с последним – соглашаюсь и я. Но с существенной поправкой: что и еврейская молодёжь того времени – весомо делит ту ответственность.

Тут трагически сказалась та черта русско-украинского характера (не различая, кого из громил кем считать), что в минуты гнева мы отдаёмся слепому порыву «раззудись плечо», не различая правых и виноватых, а после приступа этого гнева и погрома – не имеем способности вести терпеливую, методическую, многолетнюю деятельность к исправлению бед. В этом внезапном разгуле дикой мстящей силы после долгой дремли – на самом деле духовная беспомощность наших обоих народов.

И с такой же неспособностью – патриотические верхи мялись в равнодушии или полусочувствии, и не выдвигали ни публицистов с ясным сознанием и решительностью, направителей общественного мнения, ни устойчивых культурных организаций. (Отметим, что и на той встрече с Витте присутствовали же и представители правой прессы – но запуганно промолчали или даже поддакивали развязному Пропперу.)

Трагически сказался и тот долгогосударственный грех императорской России, что православное духовенство, давно задавленное властью, бессильное в своём общественном положении, уже никак не имело авторитета духовного водительства массами (какой имело в Московской Руси и в Смутное Время – и коего так не хватит вот скоро, в Гражданскую войну!). И хотя в эти месяцы, годы и прозвучали увещания иерархов к православному люду против погромов, – не могли они остановить их. Они даже не смогли помешать, чтобы впереди погромных толп не качались бы распятия и церковные хоругви.