Двинские берега

Когда переехали в Архангельск, Таня с надеждой думала, что хотя бы коммунальные проблемы решены и ей будет облегчение в домашних хлопотах. Она слышала, что в городе вода сама льется из крана, не надо бегать за водой и на двор в уборную. Это оказалось правдой. И пусть кран был только на общей кухне, где заправляло несколько хозяек, а полоскать белье привычно ходили на речку – для Тани по первости все эти блага казались раем. Вот только человек быстро привыкает ко всему хорошему и опять ему чего-нибудь не хватает для счастья. Да и какое там счастье ее ждало, если через два месяца началась война. И пусть линия фронта была далеко и ужасы оккупации их миновали, для каждого человека эта война не только общая была, народной, но и персональной. Может не все тогда это понимали, Таня тоже не сразу это осознала, но жизнь заставила взглянуть ее на многие вещи по – новому.

Таня хорошо помнит тот день, когда приступ боли ее скрутил на самом крыльце дома. Тут она и рухнула как подкошенная. Первый раз это случилось во время войны, в 1943. Тем летом, она ездила в деревню сажать картошку. Все было неплохо, родня мужа встретила как родную. Таня все свободное время от огорода проводила в лесу. Вроде как за грибами, да за малиной, а сама сядет на пенек и вспоминает, как они тут с мамой сидели. Вроде давно это было, сама уж мама, а воспоминания о тех днях все не отпускали. И поехала она в деревню, даже не столько из-за картошки, а соскучилась по хмурым елям, веселым соснам. По белому мху сосновых боров, где можно гулять как в парке солнечным ясным деньком и купаться в лучах света. Эти лучи, пропущенные сквозь ветки, пронизывают все пространство и растворяют все печали в душе. Только здесь, в сосновом бору, можно хоть на время забыть, что идет война, гибнут люди. Вдыхая смолистый воздух, забываешь о прошлом, о потерях и боли и рана на сердце немного затягивается. Здесь, в лесу, время растворяется, останавливается и катится вспять. Вот она, молодая девчонка собирает малину с подругами и рассказывает всякие небылицы про леших и ведьм. Кто-то заворочался в кустах, засопел и девчонки с визгами и хохотом, бегут стремглав, побросав корзинки, полные ягод. Как хорошо тогда было, знала ли она об этом, догадывалась ли?

По приезду в город, она попала в больницу.

Страшно ли умирать в тридцать лет? Сейчас, она пыталась вспомнить все свои ощущения, но память молчала. Она только помнила отрывки разговоров и странные фразы, которыми перебрасывались муж и врач в больнице.

- Да краше в гроб кладут. Зачем вы ее выписываете, она же умрет дома.

- Она умирает, мы ей помочь не можем. Лекарств нет. Если бы не война, я бы рекомендовал санаторно-курортное лечение. Минеральные воды, усиленное питание, отдых.

- Так что, вы ее умирать выписываете? Чтоб дома померла, на глазах у детей?

Муж что-то еще кричал, доказывал. Рассказывал про маленького Сережу, про ответственную работу, на которой он пропадает целыми днями. Таня уже не слушала, она все пыталась понять, страшно ли ей умирать.

Сейчас, на склоне жизни, когда старость и болезни замучили, она точно знает, что умирать не хочет. Хотела бы еще пожить, пока на своих ногах. Вот только бессонница одолевает, спать почти не может ночью, а поутру лежит и дрыхнет до обеда как колода неповоротливая. Как старая сосна, срубленная под корень, но не потерявшая интерес к жизни. Таня смотрит в мутное зеркало, пытаясь разглядеть тени давно ушедшего прошлого.

Ее выписали из больницы домой, но ненадолго. Она так и не встала с постели, муж подсуетился и снова отправил ее умирать в больницу. Дома ей было лучше, спокойнее, но он и слушать никого не хотел, даже свою любимицу Элю.

- Эля, ты не понимаешь, матери уход нужен. В больнице ей будет лучше.

- Я справлюсь папа, мне соседки помогут если что. Присмотрят. Пока я в школе.

- Ну, что ты говоришь? Ты ведь не сиделка, на тебе все хозяйство домашнее и Сережа, а тебе учиться надо, а не горшки за матерью выносить.

Таня помнит, как Эля бросилась ей на грудь и затихла. Она из последних сил гладила волосы дочери, уверенная, что это их последние минуты. Больше она не увидит детей, там и умрет в больнице. Муж потом женится, долго горевать не будет, а вот дети…

Эта мысль удержала ее на земле, а что еще ее могло спасти? Ведь не пирамидон, которым ее пичкали в больнице. Эля постоянно прибегала к ней после школы, рассказывала о своих успехах.

- Мам, я пироги вчера испекла, отец муки принес, так я плюшки и с картошкой – щебетала дочь, гладя ее худую, словно высохшую, руку. Иногда Тане казалось, что вся она уже иссохла как щепка и только зажги искру – вспыхнет и сгорит вмиг. Муж почти не навешал, а если приходил, то посидев минуту, сразу убегал к врачу.