Двое

Если меня похитил Марк, Даан уже знает, что я исчезла, потому что он ждал меня к понедельнику. Если это сделал Даан, тогда Марк не поймет, что я пропала до обеда четверга. Но это безумие. Им придется в конце концов меня отпустить. Уличенную, униженную, поверженную, выучившую урок, но он должен меня отпустить. Не так ли?

– Марк? – зову я. На четвереньках подползаю как можно ближе к двери и прислушиваюсь. Я знаю, по ту сторону двери кто-то есть. Я не вижу и не слышу их, но я понимаю это по тому, как падает свет. – Марк, это ты? Я думаю, да. Я понимаю. Извини. – Я начинаю плакать. Я не хочу. Не хочу казаться слабой, побежденной или жалкой, но все же. Так и есть. – Подумай о мальчиках. Я знаю, знаю, ты всегда о них думаешь. Мне нужно было подумать о них. Об этом ты сейчас думаешь, не так ли? Что мне нужно было о них подумать. Мне так жаль. Не позволяй этому выйти из-под контроля, Марк. Пожалуйста. Если ты отпустишь меня до четверга, они никогда не узнают, что это произошло, мы продолжим как обычно.

Слова вырываются, когда я еще не успела их обдумать. Как мы можем продолжить как обычно? Что для меня обычно? Два мужа. Марк никогда на это не согласится. Я даже не это имею в виду. Ведь так? Прошу ли я его простить меня? Говорю ли, что откажусь от Даана? Я не знаю. Мне просто нужно выбраться отсюда.

Печатная машинка издает короткий, злой звук. Мне нужно подождать, чтобы прочесть записку, но я этого не делаю, я говорю, заглушая стук, отчаянно желая донести свою мысль. Отчаянно пытаясь убедить его.

– Вот в чем суть, да? Ты дашь мне выбор? Шанс? Я выучу урок, нет нужды, чтобы это затронуло мальчиков. Марк, я знаю, для тебя это имеет значение. Они превыше всего, важны для тебя.

Под дверью появляется записка.

«Ошибаешься».

Я читаю слово. Я отползаю, как животное, назад к батарее, подальше от двери. Будто слово обожгло меня. Дерьмо. Комната словно накренилась, я катаюсь по кораблю, попавшему в шторм. Ошибаюсь с мужем? Ошибаюсь, что мне дадут выбор, шанс? Ошибаюсь, что мальчики превыше всего? Может, не превышие злости, ревности, бешенства. У меня теперь так быстро колотится сердце, что я чувствую его в горле, в животе.

– Даан? – Я понимаю, что выкрикивание имен обоих мужчин, вероятнее всего, только сильнее разозлит человека за дверью, но я не способна быть рациональной. Я ударяю рукой о пол. – Позволь мне объяснить, выпусти меня. Даан? Даан? – Ничего. Я кричу: – Я надеюсь, это ты, Даан, потому что если я довела Марка до этого безумия, мальчики потеряют обоих родителей!

Машинка стучит. Я бросаюсь к записке.

«Не притворяйся, что беспокоишься о мальчиках.

Ты беспокоишься только о себе».

Но я беспокоюсь о мальчиках. Я люблю их. Может, в данный момент так не кажется, учитывая обстоятельствва, но я их люблю. Всегда любила. Это никогда не менялось. Это неизменно.

Внезапно я ощущаю знакомое, но редкое бульканье внизу живота. Я не успеваю добраться до ведра; фекалии начинают выливаться из меня до того как я успеваю снять штаны. Горячая дерьмовая жидкость стекает по ногам. Я беспомощно оглядываюсь. Хватаю листы бумаги и пытаюсь вытереться ими, но дерьмо продолжает литься из моего тела. Я едва ела в последние несколько дней, но все, что я ела теперь на моей одежде, ногах, полу, ведре. Оно даже на руках – теплое, вонючее, унизительное. В еде, должно быть, было слабительное.

Я стаскиваю джинсы и трусы, отбрасывая их в угол, я надену их, когда они высохнут. Я не могу расходовать питьевую воду, чтобы мыть что-то помимо рук и ног. Я сижу в самом дальнем от двери углу, опираясь о стену. Полуголая. Грязная. Униженная. Мой желудок сводит от голода, но я не могу рискнуть съесть что-то еще, у меня болит задница.

Я начинаю плакать. Всхлипывать. Смесь жалости и ярости.

– Спасибо за обед, мудила.

20

Марк

Пятница, 20-е марта

Марк не знает, как рассказать мальчикам о том, что их мать двоебрачница. И стоит ли вообще об этом рассказывать. Разве мало, что она пропала? Что ее нет? Разве недостаточно взвалить это на детей? Оли, возможно, знает значение этого слова, но Себ, вероятно, вздохнет и спросит: «Мне нужно посмотреть это в словаре?». Ли заставляет мальчиков это делать – искать в словаре слова, которые они не знают или не понимают. Она позволяет им гуглить только если под рукой нет словаря. Она говорит, что процесс исследования этимологии помогает лучше запомнить значение, чем просто услышать его. Вчера правительство объявило, что они закрывают школы и отменяют экзамены. Марку кажется, что у него взорвется голова. Как он должен обучать Себа дома помимо всего прочего? Ли бы наслаждалась этой задачей. Она бы тут же схватила ручки, составила расписания, нашла материалы, скачала бы Duolingo.

Он в ярости. Презирает ее. Чувствует себя преданным настолько, что ему хочется выпрыгнуть из собственной кожи. Выползти из нее, как змея. Отбросить свою сущность и начать заново. Эта мысль распаляет его. Так она себя чувствовала, покидая их дом? Она отбрасывала их?