Двое

С начала времен мужчины из поколения в поколение брали в руки оружие и затевали драки. В качестве достаточного повода для жестоких сражений они выбирали земли, женщин, ресурсы и иллюзию власти. Клементс задумывается, обусловлено ли это генетикой, или же окружение провоцирует такую непрерывную неистовую свирепость? И в отсутствие войн за каких-то королей, позволяющих драться на мечах, стало меньше способов излить этот накапливающийся гнев: видеоигры, фашизм и насилие над женщинами. Учитывая другие варианты, Клементс считала, что видеоигры оказывают нациии огромную услугу.

– Что, если она не сбежала? И что, если никто ее не трогал? Что, если она не выдержала и покончила с собой?

Клементс недовольно поглядывает на Таннера. Эта мысль угнетает ее больше всего. Она закалилась против многих вещей, но не самоубийств. Столкновения с самоубийствами выжимали ее, раздирали изнутри. Бессмысленность, беспомощность, безнадежность.

– Что ж, никогда нельзя точно сказать, кто на это способен, кто достаточно отчаялся, чтобы это казалось им единственным выходом, но я не думаю, что Кэйли подходит под этот вариант. Она слишком отличается от других.

– Но ее лучшая подруга была права. Врач Ли Флетчер подтвердил, что ей выписывали антидепрессанты.

– Да, но довольно давно и очень маленькую дозу. Она не продлевала рецепт уже много месяцев, то есть, вероятно, она в них уже не нуждалась.

– Или, может, она слишком резко бросила их пить – от этого могли начаться проблемы.

Клементс кивает, такая вероятность есть.

– Но мы проверили больницы, убежища и неопознанные трупы в моргах. Ничего.

Таннер проявлял удивительную готовность помогать с расследованием этого дела. Она думала, его больше заинтересует совершенно сенсационная подготовка к пандемии, все только об этом и говорят, но он не терял желания помочь ей с делом. Клементс хочется верить, что его усердие исходит из добрых намерений; она пытается не думать, что он надеется найти тело. Тело, которое превратило бы это дело во что-то громкое и жутковато увлекательное. И все равно, даже с его помощью, они не приблизились к разгадке.

– Таннер, я, конечно, не привыкла сдаваться, но я начинаю думать, не стоит ли нам попросту принять, что Кэйли Гиллингэм делает все своим неповторимым образом? Может, она не хочет быть найденной и, может, она правильно решила, учитывая, что оба мужчины так легко от нее отказались. Пугающе легко.

Как раз когда Клементс кажется, что к истории Кэйли больше нечего добавить – что, может, ей придется оставить ее, чего от нее и хотят – один за другим поступают два звонка, позволяющие ей не гасить свет маяка. Первой звонит Фиона Филлипсон, признаваясь, что занималась сексом с Дааном Янссеном. Клементс старается ко всему отноститься непредвзято, это полезно в ее работе, да и она всегда сомневается в преданности невероятно сексуальных мужчин, поэтому ее не удивляет и не возмущает это признание. Но ей любопытно. Когда? Где? Сколько раз? Ей не нужно спрашивать, почему. Она видела его дважды.

– Конечно, я не знала, что он женат, когда связалась с ним, – говорит Фиона, в ее тоне слышатся жар и стыд. Детектив думает, что она могла и знать. Большинству одиноких женщин нравится не причислять себя к тем, кто попытался бы увести женатого мужчину. Никто не приписывает себе титул «разлучница». Но правда в том, что им одиноко. Женщины, которые должны быть умнее этого, все равно скатываются по этой дорожке. Клементс и сама как-то целовалась с женатым коллегой на рождественской вечеринке. Об этом стыдно вспоминать. Такое клише – быстрые обжимания в тихом коридоре по дороге к гардеробной в конце вечера. Да, все уже выпили лишнего. Она переживала засуху на личном фронте и расследовала угнетающее дело о торговле людьми; она хотела ухватиться за любое доступное утешение. Его теплые губы, твердое тело, пахнущее потом и немного цитрусовым лосьоном после бритья, это ей предоставили, мимолетно. Утешение. Это не зашло далеко потому, что на ней были суперутягивающие трусы с высокой посадкой и у нее просто не было сил их стаскивать, справляться со стыдом, когда он увидит ее в них. Она вызвала такси, уехала с вечеринки одна. Но если бы на ней было нижнее белье получше, кто знает, к чему бы это привело? Она полицейская, а не святая.

– Мне нужно было сказать, как только я все поняла, – извиняющимся тоном признает Фиона. Сожаление и боль в ее голосе звучат отчетливо, хоть она и бормочет.

– И когда же это?