Двое: я и моя тень (СИ)

Джером, успевший вытащить пистолет, но не успевший им вовремя воспользоваться, припал к стене и попытался сдуть прилипшие ко лбу волосы. Кажется, и он окончательно осознал, во что вляпался. Вздёрнул руку, но тут же уронил. Вздох, другой, глоток воздуха, и Джером, целясь от бедра, выстрелил дрожащей рукой. С первого взгляда казалось, что рана неглубока и нестрашна, может, это нервы до предела натянулись в звенящую тетиву, вот-вот лопнут от натуги. Пот лился по лицу детектива, и он то и дело тряс головой, будто это могло помочь.

— Радость, куда надо стрелять, чтобы убить человека? Помнишь? Сейчас покажу на практике.

Джокер не спеша сделал шаг вперёд, другой. Замер, оскалившись. Его рука медленно, как в густом сне, поднялась, дуло посмотрело на детектива чёрной глазницей, готовое ужалить смертельным пожаром в самое сердце. Они глядели друг на друга, Джокер и Джером, оба на пределе, потому что на самом деле это не пистолет смотрел на детектива, это смерть заглянула ему в лицо. Подбросила, наверное, в воздух игральные кости и ждала, кому выпадет Джокер, а кому её бездонный взгляд чёрных провалов на голом полуистлевшем черепе. И непонятно было: то ли время остановило свой бег, то ли завертелось, закрутилось, помчалось ещё быстрее, ещё изворотливее. Всё смешалось.

Джером тяжело поднял опущенную голову, выпрямился, отпрянул от стены, и теперь Лизи увидела алую уродливую кляксу у него на боку. Кровавое озеро разливалось по ткани, расплывалось, как вышедшее из берегов болото и приковывало взгляд. Звало старуху с косой, но детектив не сдавался, не подпускал старую гадину к себе. «Ещё поборемся, ещё поживём», — читалось в его тускнеющих глазах. Но ему хватило сил, чтобы поднять руку и прицелиться.

Бах! Бах! Два выстрела один за другим оглушили молчаливый коридор, и всё замерло. Холодная весна прижалась к двери и прислушалась. Детектив осел молча, тихо, как тающая тень, оставляя на светлой стене некрасивую красную полосу: добралась-таки старуха до него, ухватила, поманила за собой. Он не стонал и не хрипел, не зажимал грудь с ещё одной пугающе алой кляксой. Не вскидывал глаза и не играл свою большую маленькую роль. Он умер тихо и как-то неправдоподобно.

Набатом прозвучали три мысли. Первая: пешка по имени Итан стала ферзём. Вторая: пешка по имени Джером сошла с доски. Третья: пешка по имени Лизи вот-вот погибнет.

Сердце подскочило, пробило удар и вывело из оцепенения, и Лизи вынырнула из царства мёртвых, в которое погрузилась на долгие минуты. Джокер держался за стену и посмеивался. Голова опущена, кольт выскользнул из пальцев и сгрохотал об пол. Он как-то изломанно наклонился к нему, коснулся, но не сумел подцепить и снова хохотнул. Почти сразу глубоко и тяжко вздохнул. Лизи на ватных ногах подобралась к нему, как неумелый охотник к подстреленному хищнику, ведь зверь мог укусить. Оса перед смертью жалит неистово и смело, как в последний раз.

На красном пиджаке не сразу заметишь кровавое пятно, расплывающееся таким же неправильным мёртвым пятном, но Лизи разглядела. Ахнула и отпрянула сначала, и Джокер не без труда посмотрел на неё, тяжело приподняв голову, но от стены оторваться не смог. Тяжело и больно. «Человек, он смертный», — пронеслось в голове, и ей стало его жаль.

— Радость, — тихо произнёс Джокер, — какая же ты у меня умница. Вот кого мне надо было в компаньоны брать: девчонку, обскакавшую всех. Даже меня, хе-хе.

Лизи как током пробило. Это случайность или она никогда не была пешкой? Волк в овечьей шкуре, конь под знаменем пешки, чтобы обмануть всех, подкупить, пустить пыль в глаза. Может, поэтому её путь был столь тернист: потому что у коня непростые ходы, тернистые, полные куда больших опасностей, чем у мелкой фигурки. Часто конь приносит себя в жертву, чтобы спасти куда более мелкого героя.

Джокер пошатнулся, и Лизи, не задумываясь, подставила ему своё плечо и дала возможность опереться на себя. Она посмотрела на детектива, и ей стало грустно. Густая лужа расплылась под ним, жизнь покинула хорошего человека, а дьявол остался не у дел. Она оплачет Джерома потом, позже, если останется жива, а её саму некому оплакивать.

Они долго поднимались в спальню, преодолевая ступеньку за ступенькой, Джокер опирался на Лизи и на тяжёлые перила. Скалился. Морщился. Опускал голову и искал взглядом пробоину в своём худом теле, спрятанном под карминовым костюмом. Находил алое на алом и морщился опять. Они добрались до комнаты, и Лизи помогла уставшему раненому человеку опуститься на кровать. Беспомощно села рядом и сжала его ладонь в своей. Ей вдруг захотелось уткнуться в его грудь, умыться слезами и попросить не умирать, не оставлять её в этом большом и страшном городе, в котором без Джокера она, оказывается, никто. Пусть его любовь, которая и не любовь вовсе, колючая, ядовитая, неудобная и почти всегда обидная, но другой у него не было. Только это поломанное чувство.

— Только не реви, — Джокер закатил глаза и попробовал отпустить смешок, но боль оказалась быстрее и острее смеха.