Двое из будущего. 1903 -…

Все-таки наш Мурзин оказался из противоположного лагеря. Как он это не скрывал, как не шифровался, но тем не менее, вылезло наружу его естество. Как-то по лету мои хлопцы заметили, как он пустил переночевать к себе какого-то мужика. Вроде бы ничего такого, но учитывая, что он снимал всего одну-единственную комнату в которой стояла одна-единственная кровать, а до этого они в ресторане поддавали в одиночестве и, глядя друг другу в глаза, чуть ли не ворковали, то и выходило, что управляющий мой — гей. Скрытный, но гей. Мои солдаты, когда описывали его гостя, разве что не плевались — высокий, надушенный, волосы прилизаны и красиво уложены, усы нафабрены и выведены аккуратно, а рожа вся холеная, ухоженная. И сам он был одет с иголочки — ни единой пылинки на отглаженном костюмчике, ни одного пыльного пятнышка на зеркальных штиблетах. И описали, что вел он себя как женщина — манерно. И общались они на виду у всех подчеркнуто вежливо и выдерживали дистанция, но едва оказывались без посторонних глаз, как вся их напускная вежливость пропадала, а в голосах прорезались нежные, двусмысленные нотки. Да и сам Мурзин всегда любил одеваться как на свидание. Надевал дорогие, всегда выглаженные и вычищенные костюмы, обувь тоже саму что ни на есть дорогую. И усы свои гитлеровские, которые я до сих пор ненавижу, начесывал регулярно, укладывая волок к волоску. И в зеркало после этого смотрел с явным удовольствием, надувая губы уточкой, отчего усы становились торчком. В общем — тьфу, я в эти моменты тоже хотел плюнуть… Но если я, глядя на это, как-то более или менее гасил в себе неприязнь и внешне оставался спокойным, то вот моих солдатиков после такого открытия стало потряхивать. А как-то вечером, подвыпив, захотели ему набить морду, да только на его счастье, не смогли найти. Пришлось на следующий день провести парням внушение о том, что Мурзин — наш человек и бить ему гладкую физию только за то, что он не любил девчонок не есть очень хорошо. Надо быть чуть-чуть терпимее. Ну, хотя бы постараться… Они, конечно, честно старались подавить в себе возмущение, но через пару недель сорвались и Петро, приняв на грудь, полез выяснять отношения. И тут же во дворе моего дома, схватив того за лацканы дорогого пиджака, попытался научить его основным постулатам христианства. И уже хотел благословить крепким кулаком, да только Мурзин оказывается, сам кому хочешь мог преподать урок основы толерантности. Он без раздумий уложил моего парня коротким апперкотом, благо ручищи у него были как у медведя, а ладони жесткие и крепкие как доска. Глядя на это, хотел было и Данил за друга вступиться, да только подоспел я, разняв ощерившихся в хищных оскалах мужиков. И волей данной мне космосом запретил любое рукоприкладство. С тех пор парни Мурзина недолюбливали и частенько, за неимением возможности почесать кулаки, всячески показывали свою неприязнь. Впрочем, моего управляющего это не особо заботило. Как я понял, у него уже иммунитет на такие отношения.

— Василь Иваныч, а может возьмем с собой Петра? Убьет ведь он его нахрен! Не выдержит душа издевательств.

— Егорыч сам кого хочешь убьет, не смотри что смазливый. И я бы скорее за здоровье твоего друга переживал, чем за него.

— И все-таки, Василь Иваныч, не уживутся они вдвоем. Обязательно подерутся.

— А ты знал, что наш управляющий раньше в артели на колке дров стоял? Пять лет колуном ежедневно махал. Так что, не подерутся, у Петра нет никаких шансов. Егорыч его в бараний рог свернет.

— Ну, все-таки, Василь Иваныч?

— Нет, один из вас должен остаться здесь. Если хочешь, то поменяйся с ним местами.

И Данил прикинув что-то в уме, отказался. Решил плыть в Америку сам. Оно и к лучшему. Мне за Мурзиным присмотр нужен, а кто лучше всего это может сделать, как не человек который его очень сильно не любит? Так что, Петру написано остаться здесь, к тому же он бы и сам это выбрал. Что-то робкое намечается у него с нашей миниатюрной китаяночкой.