Двое из ларца

– Ну, нет так нет. Так откуда же у вас подозрения, что отцу вашему угрожали?– От Виктора в основном. Мне отец ничего по телефону не говорил такого, он же старый разведчик. Но я по голосу догадывалась, поэтому и прилетела, как только смогла. Но и здесь он мне ничего конкретного… Только спросил вдруг однажды, мол, не собираюсь ли я обратно. Я просто оторопела: «А чего ради, папа?» А он: «Нет-нет, ничего, все правильно, детка. Это я так просто вслух подумал…» А что думать? Что я здесь делать буду, на что жить? Я, наоборот, каждый раз пыталась его уговорить, хотела увезти с собой. А он ни в какую. Рано, мол, еще мне, вот когда уж совсем старый стану, тогда к тебе помирать и поеду. А пока рано. И еще его стали интересовать мои чисто деловые вопросы, дескать, как я с оптовиками отношения строю. Ну и вообще, умею ли торговать, выгодно ли мне именно книгами заниматься? Может, чем-нибудь другим? И вдруг за Евгения Борисовича сватать стал, да как-то уж больно неуклюже… Дескать, он человек взрослый, деловой, с деньгами умеет обращаться. Я рассмеялась, конечно, говорю ему: «Папа, вот пусть он со своими деньгами и обращается. А я со своими несколькими буратинскими сольдо сама управлюсь. Букварь сначала куплю и азбуку, потом продам – как раз и останется на курточку, да на луковицу еще. Не надо за меня волноваться». – Ирина впервые улыбнулась широко, отчего в уголках ее глубоких синих глаз собрались хитрые морщинки.

– Вы позволите? – Петр невольно тоже улыбнулся, отставил кофейную чашку и потянулся за сигаретами.

– Да, конечно. Это я при папе до самого последнего времени старалась не курить, а вообще-то я… Сейчас я пепельницу дам. Может, еще кофе?

– Нет, спасибо.

Ирина сходила на кухню и принесла большую пепельницу.

– Вот. Отец трубки курил, у него их несколько, он их очень любил. Даже после инфаркта, когда врачи ему бросить настоятельно советовали. Он курить стал меньше, но все равно какую-нибудь постоянно с собой носил, просто в руках держал, посасывал пустую, без табака. Поэтому меня и не «насторожило», как вы говорите, а ошарашило просто, что у него в кармане этот муляж.

– Действительно странно. А вы могли бы описать, какой именно трубки дома не хватает? Как она выглядела?

– Конечно. Она… такая, знаете, изогнутая была, старая, не очень большая, ну… вот вы Сталина на портретах видели? Он ее так и называл: «Сталинская». Представляете примерно?

– Ну, так, приблизительно… А муляж этот на нее похож? Можно на него взглянуть, кстати?

– Да вот, пожалуйста. – Ирина встала из-за стола, принесла из кабинета курительную трубку и подала ее Петру. – Очень похожа. Посторонний человек может и не отличить.

– Странно. – Волков рассматривал имитацию, крутя ее в руках, потом вынул мундштук из чубука.

– На первый взгляд это была самая обыкновенная трубка: темно-коричневый полированный деревянный чубук и черный эбонитовый мундштук. Но ни в мундштуке, ни в чубуке (несмотря на высверленное и затонированное черным красителем, имитирующим обугленную внутреннюю поверхность, отверстие, в которое набивается табак) не было дырочки для дыма.

– Очень странно, – повторил он. – И вот эту штуку нашли у него в кармане?

– В том-то и дело! Я же говорила в милиции. Да что толку?

– Хорошо, а что брат ваш обо всем этом говорит? Ему отец на что-нибудь жаловался?

– Виктор говорит, что да. Но… И здесь все очень странно. Понимаете, когда я приехала в этот раз, это недели полторы всего назад было, Виктор со мной встретился. Вообще-то мы не очень дружим, но тут он сразу же приехал, на следующий же день. И настойчиво стал меня уговаривать, чтобы я отца увезла. Что нянчиться, дескать, с ним здесь совершенно некому, что сбрендил он на старости лет совсем от одиночества и что ему то слежка мерещится, то его якобы по телефону запугивают постоянно, и вообще, пора старику в теплые края. И чтобы я его уговорила. Сейчас, мол, одиноких стариков за «хрущевку» убивают, а у него – хоромы. Или он для тебя обуза? Ну что за чушь? Да если бы отец захотел… Но в том-то ведь все и дело! Ну вот, а потом, дня через два, – этот звонок, я рассказывала. Мне и в голову ничего не пришло. А отец молчал.

– Да… – произнес Волков. – А кто, вы говорите, этот Евгений Борисович?

– А!.. Это очень хороший знакомый папин, он намного моложе, но они дружат. Они работали когда-то вместе, я говорила, а потом, лет десять… нет, больше, лет пятнадцать, наверное, назад он в Голландию уехал, в Роттердам. У него там магазинчик, крохотный совсем, антикварный. И вот, когда он сюда приезжает время от времени, они с отцом любят в кабинете сидеть, альбомы листают, беседуют… Все никак не заставить мне себя говорить обо всем этом в прошедшем времени.

– Извините, Ирина Аркадьевна, вот отец ваш сватать вас за него пытался, а как вы сами к нему относитесь?

– Это важно? – Она опять улыбнулась, но уже иначе.– Да никак. Но он такой… импозантный мужчина. Виктор с ним дела какие-то пытался, по-моему, закрутить, но ничего, конечно, не вышло.

– Почему «конечно»?

– Да Виктор… Я вообще не понимаю, откуда у него деньги.