Двое из ларца

– Сейчас приживется, – Петр плеснул в стаканы еще коньяку. – А ко мне тут китаец один ходит, старый уже, хоть их и не поймешь с виду. Там рынок, дальше по бульвару, он там торгует чем-то, а здесь, на вокзале, товар получает. Ему шлют откуда-то, он здесь получает. Живет, что ли, где-то рядом, я не знаю. Я вообще– то про него ничего толком не знаю. У меня сеструха болела, ну, мы с ним и разговорились однажды на эту тему, они же, китайцы, в этом деле… у них свои прибамбасы, народные. Ну вот, он мне мазь принес, корешки какие-то, объяснил чего-куда-как, короче – сеструха моя выздоровела, ну как новенькая. С тех пор он как за товаром на вокзал приходит, встретит, на машине отправит – и ко мне. Сидим мы с ним, вот как с тобой, у него закуска своя, ну там, всякие китайские дела, выпьет он пять капель, а потом глаза закроет и сидит. Ни разговору с ним, ну ничего. Я говорю: «Эй! Ты чего, заснул?» А он: «Ничего-ничего, говори, я слысу…» Мне надоело однажды, я ему: «Ты чего,– говорю,– устаешь, что ли, сильно?» А он мне: «Нет, – говорит, – мне с тобой хоросо. Проста я думаю». – «О чем, – говорю, – думаешь-то? Может, мне тоже интересно, давай вместе». А он глаза открывает и говорит: «Давай». – «Давай», – я ему. Он говорит: «Возьми два свой ладоска, слепни, сто полусяй?» Я хлопнул в ладоши. «Ну, хлоп! – говорю. – Хлопок получается… И что?» А он смеется и говорит: «Ага! У меня тозе из двух ладоска хлопок полусяй. А как хлопок из одной ладоска полусяй? А?» – «Никак», – говорю. А он опять смеется и говорит: «Не-ет. Мозна. Пака не паймес – ты дурак». – «А ты, – говорю, – понимаешь?» – «Нет, – смеется, – думаю пака». – «Так чго же, – говорю, – мы с тобой оба дураки?» А он опять смеется: «Канесна! Пака про ладоска не паймес, дураки…» И ты знаешь, так это меня заело… Выпьем?

– Выпьем.

– Подожди-ка, – продавец Петр вышел на минуту, а потом вернулся с большой луковицей. Счистив с нее шелестящую кожицу, разрезал пополам и одну половинку протянул Гурскому. – Грызи как яблоко, он сладкий, полезно. Давай, – он приподнял стакан.

– Давай, – чокнулся с ним Александр. – За Хакуина.

– Чего?

– Да ладно, не обращай внимания. Они выпили коньяку, Гурский откусил большой кусок от сладкой, истекающей ароматным молочным соком луковицы и с хрустом стал жевать.

– – И рыбки, рыбки сразу, это мне китаец принес, они ее там как-то маринуют по-своему.

– Угу… – ответил Александр, не открывая набитого рта, пережевывая лук вместе с рыбой, из которой обильно, как из губки, выделялась и вовсе уж какого– то невообразимо восхитительного вкуса жидкость.

– Ну вот… и ты понимаешь, с этой ладошкой – такая херня… Ведь вроде на самом деле что-то… ну, короче, даже если одна, то все равно… хлопок… Нет, ну не могу сказать. Так вроде чего-то в мозгах крутится постоянно… а вот, чтобы сказать – полная жопа. Может, он меня сглазил? Или еще как попортил, по– своему? Ведь не поверишь, ночами просыпаюсь. И все – про ладошку. А? Чего делать-то? Я вот тебя первый раз вижу, а смотри… опять про нее.

– Нормально.

– Думаешь?

– Точно. Не переживай.

– Нет, ну а как? Я же про нее постоянно думаю.

– Ну и думай.

– Да пошла бы она!..

– Не думай.

– Не могу. А?

– Наливай.

– Это запросто.

– А как же торговля твоя?

– Да там Верка.

– Наливай.

– Это запросто. Но ты мне скажи – он меня не попортил? Это у меня не болезнь какая-нибудь психическая начинается?

– Нет, – мотнул головой Гурский.

– Точно?

– Отвечаю.

– Ну, давай выпьем.

– Давай. Не робей, Петя, это только начало.

– Чего начало?

– Чего… – Гурский пожал плечами.– Срединного пути.

– Да в гробу я его видел.

– О!.. – Гурский поднял палец. – Что и ценно. Далеко пойдешь.

– Я на бабе лежу, а сам про ладошку эту самую и про хлопок думаю. Мне это надо?

– Мы пьем или как?

– Или где?

– Или что?

– Давай?

– Давай.

Они выпили и закусили.

– Хороший ты мужик, Альберт. Живи у меня, а?

– Не могу. Мне в Комсомольск надо.

– Зачем?

– Надо.

– Ну, надо так надо. Езжай тогда.

– Не могу. У меня поезд только утром.

– А-а!.. Так ты с вокзала?

– Ага.

– Так ты приляг тут до утра, поспи, ты же плывешь.

– Не могу.

– Чего это? – нахмурился продавец Петр. – За бабки сомневаешься?

– Нет. Просплю.

– Херня. Вон будильник – раз, Верке щас скажем – два, я – три. Спи, не сомневайся.

– Хорошо, – Гурский кивнул, пересел со стула на диван, упал на бок и заснул прежде, чем голова его коснулась лежащей на диване подушки.

И опять Адашеву-Гурскому снились совершенно ненужные ему сны. Опять он брел куда-то, мучимый жаждой, но теперь вокруг него вертелся старый китаец, хлопал в ладоши и приговаривал: «Пенделок! Опа! Пенделок!» Потом китаец стал раздуваться. Он раздувался, раздувался и наконец жутко заверещал металлическим голосом. Почему-то во сне это было очень страшно.

Александр дернулся и проснулся.

Верещал будильник. Стрелки показывали девять. За окном каморки было темно.

«Чего девять? – спросонья подумал Гурский. – Девять чего?»

Организм на этот раз пребывал в полной растерянности и ничего определенного подсказать был не в состоянии.

– Ну что, братан? – вошел в подсобку продавец Петр. – Подъем, выходи строиться! Как самочувствие?