Двое из ларца

Полная женщина лет пятидесяти вошла вслед за мужем, поставила сумки на полку и молча села рядом. Из-за ее спины в купе проскользнул шпендель, на вид лет десяти, в куртке и спортивной шапке, просочился мимо всех присутствующих к окну и сразу стал щелкать выключателем лампы, одновременно крутя ручку громкости вагонной трансляции.

– Ну-ка цыц!.. – Мужчина дал ему подзатыльник. Шпендель насупился и притих, зыркая исподлобья на Гурского и на выключатель у двери.

– Вот ведь, видал? – кивнул на него мужик, обращаясь к Александру. – Ну ни минуты с ним покоя! Дай хоть разложиться-то.

– У вас большие, – сказал Гурский, – давайте вот сюда, – он выбрался из-за стола, открыл рундук и, вынув из него свою почти пустую сумку, забросил наверх.

– Вот спасибо, а то мои и не поднять туда…

В купе началась обычная в таких случаях суета и толкотня, в результате которой через некоторое время громоздкие вещи были рассованы, одежда повешена, а на столе возник большой сверток и литровая бутылка со светло-коричневой жидкостью.

«Или коньяк разливной, – безысходно предположил Гурский, – или…»

Женщина, загнав мальчишку на верхнюю полку, чтобы не путался под ногами, села к столу и стала распаковывать сверток, извлекая из него и раскладывая на столе вареную курицу, яйца вкрутую, хлеб, нарезанную колбасу и прочую снедь, которую люди обычно берут с собой в дорогу и которая от края и до края России везде, в общем-то, одинакова. Исключение составляла разве что красная рыба, придававшая незатейливой трапезе местный дальневосточный колорит.

– Ну вот, – сказал мужчина, когда поезд тронулся, все застелили постели и расселись. –.Прошу к столу!

– Да я вообще-то не пью… – замялся Гурский.

– Да? – недоверчиво взглянул на него мужик. – И сколько уже не пьешь? Часа полтора?

– Ох… – вздохнул Александр.

– Давай-давай, не стесняйся, это своя, домашняя, на золотом корне настояна. Полезно.

– Ну что ж, – Гурский обречено взял со стола стакан, дунул в него, посмотрел на свет и поставил на место. – Разве что попробовать…

– Вот это дело, – оживился мужик, – а то моя мне говорит, мол, куда литру– то берешь? У меня свояк тут, на Хабаре, он ее делает – ну, чистая слеза. Чего поллитровкой-то обижаться? От нее же не пьянеешь, от нее так душой легчаешь, что… – он зажмурил глаза и пошевелил в воздухе пальцами обеих рук, – воспаряешь просто. Ее же пить можно только в замкнутом пространстве, иначе любой малейший ветерок тебя – раз! – и ты в эмпиреях.

– На ключ замкнутом, – подала голос жена. – Знаю я твои эмпиреи. Сыта ими по горло. Он же оттуда, – взглянув на Гурского, она кивнула на мужа, – или без шапки каждый раз возвращается, или вся рожа разбитая.

– О! – мужик указал пальцем на жену. – Варвара Тихоновна, знакомься. А тебя как звать-то?

– Александр.

– Ну, а меня Геннадий Василич. Хочешь Василичем зови, а хочешь Геной.

– Очень приятно.

– Ну вот и познакомились. За знакомство? – он налил по половине стакана и чокнулся с Гурским.

– За знакомство.

– Вы курочку вот, курочку берите, – Варвара Тихоновна придвинула поближе к Александру куриную лапку на салфетке. – Вы на него не смотрите, он, как выпьет, только балаболит, а вы кушайте, вот соль. Геша, где у нас лимонад?

– А вот, – Василич достал из-под стола пластиковую бутылку «Миринды», отвинтил крышку, налил в большую кружку и опять убрал бутылку под стол.

– Витька, ты пить хочешь? – спросила женщина у мальчишки.

– Не-а, – донеслось сверху.

– А есть?

– Не-а.

– Ну и как хочешь, – она сделала несколько глотков и подала мужу бутерброд с колбасой.– Закусывай.

– Нет. Дай-ка я рыбки…

– Сам и бери, чего – рук нет?

– Вот ворчит, вот ворчит. Приляг лучше, не бойся. Я разбужу, ехать-то еще… Приляг, чем ворчать-то.

– Ну так подвинься.

Василич привстал, жена его положила подушку поверх одеяла, улеглась, не раздеваясь, и, устраиваясь поудобнее, повернулась к стене.

– Давай-ка на вторую ногу встанем, – мужик сел на место и потянулся к бутылке.

– Мне чуть-чуть, – Гурский доедал куриную лапку.

– А мы всем по чуть-чуть. Как тебе продукт?

– Весьма.

– А ты говоришь… Свояк же ее, родимую, с любовью делает. Сколько в ней градусов, по-твоему?

– Сорок… может, чуть больше, из-за корня не понять.

– Ага! Пятьдесят не хочешь? А пьется мягко, – он налил по стаканам. – Давай, а то на одной-то ноге стоять долго неудобно.

– Ваше здоровье.

– Ага. Рыбку бери. Они выпили и закусили.

– Ну чего? Легчает на душе? Кто-то, очевидно, заблудившись, заглянул в купе, извинился и опять закрыл дверь.

– Определенно.

– Вот, а то я смотрю, сидишь, как этот…

– Как пенделок.

– Кто?

– Да это я так.

– Перекурим?

– Пошли. – Они вышли из купе и направились по коридору в нерабочий тамбур.

– Холодно… – зябко поежился в тамбуре Гурский, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь через заиндевевшее стекло.

– Не май месяц. – Василич вынул из кармана «Приму». – А ты куда едешь-то?

– В Комсомольск. Когда будем – не в курсе?

– Вечером. Мы сами туда. А ты в командировку, что ли?