Двое (Сборник)

Лодка больше не высовывала перископа из воды, мы шли под водой, прокладывая сложный курс в узкой горловине пролива. По черте на карте Гусейнова видел я, как пролив этот расширялся и как мы вошли в закрытый рейд перед портом.

Об этом знали все, но в лодке ничего не изменилось. Все стояли на своих местах. Приказания передавались вполголоса. Только склоненное над картой смуглое лицо Гусейнова было матово-бледным, да на щеках Снежкова появились два маленьких розовых пятнышка, да Митрохин слушал, не снимая наушников, с приоткрытым от напряжения ртом.

— Слышу шум винтов, — сказал Митрохин. — Корабли идут нам навстречу.

— Сколько? — спросил Снежков.

— Не знаю, — ответил Митрохин. — Много.

Лодка опять высунула перископ из воды. У перископа стоял Снежков. Он смотрел, и нам казалось, что он смотрит очень, очень долго, и мы почти не дышали от нетерпения.

— Поглядите, доктор, — сказал он, обернувшись ко мне.

Он впервые заговорил со мной после того разговора на мостике, и, по правде сказать, я почувствовал себя польщенным.

Через перископ я увидел зеленую рябь моря, берега, какие-то строения на них и огромный пароход, который, дымя, входил в рейд с другой стороны, по другому проливу, прямо нам навстречу. Три катера сопровождали его; они казались крохотными рядом с ним, и я заметил их только по белым бурунам.

— Теперь подойти — ив упор, — тихо сказал Снежков слегка срывающимся голосом.

И по его посветлевшему лицу я понял, какой мальчишеский охотничий азарт переполняет его.

Торпедист — не помню его фамилии, знаю только, что звали его Сережей и что он одновременно был коком, — уже стоял между торпедными аппаратами, держа руки на рукоятках «пистолетов». Он стоял неподвижно, но по спине его я чувствовал, что он весь напряжен, что всем телом он ждет, когда в переговорной трубке прозвучит слово «пли».

— Первый катер прошел по левому борту, — сказал Снежков, глядя в перископ.

Мы были уже в кольце врагов, и от парохода нас отделяло всего несколько сотен метров.

Как все, я тоже перестал дышать и ждал, когда Снежков произнесет «пли».

Но он не торопился. Сияющие охотничьим блеском глаза его не отрывались от перископа. Он вел лодку на сближение.

— На борту орудия и кони, — проговорил он с удовольствием. И крикнул: — Пли!

Лодку рвануло вверх, и я понял, что торпеда выпущена.

Я представил себе, как, умная, сложная, почти живая, она несется сейчас, чертя по поверхности узкий пенистый след, и там, на огромном пароходе, видят ее и знают, что ничего уже невозможно сделать. Секунда, еще секунда, еще секунда…

Взрыв — глухой, но сильный и близкий. И лодка вздрогнула.

На неподвижном лице глядевшего в перископ Снежкова стала медленно появляться улыбка. С его лица перескочила она на смуглое лицо Гусейнова, на широкое лицо Дыбина, и даже сухое, стиснутое наушниками лицо Митрохина заулыбалось. И, перескакивая с лица на лицо, улыбка эта пробежала по всей лодке, по всем отсекам, из конца в конец. Я почувствовал, что мое лицо тоже расползается в улыбку.

— Эх, доктор, посмотрите! — улыбаясь, сказал Снежков и, взяв меня за плечо, подтянул к перископу.

Признаться, я увидел не много. Огромный пароход стремительно погружался в воду. Через минуту ничего уже по было видно, кроме морской ряби и мечущихся катеров.

— Где же он? — спросил я.

— На дне, — сказал Снежков.

4

Мы быстро погружались.

— Отчего нас но бомбят? спросил Гусейнов.

— Сейчас начнут, сказал Снежков.

И сразу нас тряхнуло, и я со всего роста упал, оглушенный странным лязгом. Глубинные бомбы лязгают отвратительно.

— Приготовиться, это первая, -прозвучал где-то надо мной голос Снежкова.

И, прежде чем я успел подняться, снова лязг, толчок, и снова меня бросило на пол. Свет погас. Что-то посыпалось на меня со стен. Я почувствовал, что в темноте рядом со мной на полу барахтается кто-то.

— Включить аварийное освещение! — крикнул Снежков.

Прежде чем зажегся свет, еще шесть ударов обрушилось на нас. Меня било, переворачивало, катало по полу, посыпало чем-то сверху. Я слышал голос Снежкова, но в этом грохоте не мог разобрать слов. Да мне и не нужно-было его понимать. Не могу передать, какой радостью был для меня этот ясный, ровный голос среди мрака и лязга.

Когда свет вспыхнул, я увидел, что рядом со мной на полу Гусейнов. Держась за стену, он поднялся. Я тоже пытался подняться, но меня снова швырнуло на пол, обсыпая пробковой изоляцией с потолка. Я отполз в угол и сел там, прислонившись к стене, оглушенный, каждые две- три секунды заново встряхиваемый, и осколки моего разбитого прибора, который я должен был испытать, валялись на полу передо мной.

Опять увидел я лицо Митрохина в наушниках. При каждом взрыве оно искажалось от боли — лязг глубинных бомб, во много раз усиленный наушниками, терзал его барабанные перепонки. Но он наушников не снимал, а в перерывах между ударами сообщал Снежкову, где находятся бомбящие нас катеры, и Снежков кидал лодку то вправо, то влево, бешено кружил ее среди крутящейся воды и уводил все глубже и глубже.

— Тридцать четвертая, — сказал я вслух, жадно хватая воздух между двумя ударами.