Двое (Сборник)

Хотя мы не ели уже очень давно, есть никому не хотелось, и казалось странным, как в такую минуту можно было вспомнить об обеде. Но мы верили Снежкову, а потому и обедать пошли с таким чувством, словно этот обед может нам помочь подняться на поверхность.

Однако проглотить удалось лишь несколько ложек. Хотелось не борща, сваренного Сережей, коком-торпедистом, не каши с мясными консервами, а воздуха, только воздуха. У меня стучало в голове, и все лица видел я как сквозь туман.

Странный это был обед, молчаливый и чинный. Все на вид были совершенно спокойны, даже как-то слишком спокойны. Ни одно слово не было произнесено за столом.

Встав из-за стола, я случайно прошел мимо краснофлотца, сидевшего на корточках перед своим сундучком. К внутренней стороне откинутой крышки сундучка была приколота фотография. Я увидел прислоненную к плетню скамейку, подсолнечники за плетнем, а на скамейке старую женщину в шерстяном платке, которая сидела, положив ладони на колени.

Он рассматривал фотографию своей матери.

Он услышал, что я стою у него за спиной, повернул ко мне бледное лицо, нахмурился и захлопнул крышку.

После обеда Снежков созвал всех на нос лодки, в передний отсек.

Опять мы собрались, задыхающиеся, потеющие, с открытыми ртами, со вздутыми жилами на лбу.

Снежков построил нас попарно и повернул лицом к корме.

— Бегом марш! — скомандовал он.

Это была новая его идея: вырвать лодку из песка, перебрасывая всю команду с носа на корму и обратно. Это была последняя наша надежда. Мы все вместе побежали вверх по наклонному полу. В паре со мной бежал Гусейнов: кровь текла у него из носа, и он вытирал ее ладонью. Дыша этим отравленным воздухом, бежать было почти невозможно. Но мы бежали, так как Снежков считал, что это нужно. Мы бежали, так как знали, что надо бороться, пока не потеряли сознания от удушья. Добежав до кормы, мы медленно спустились к носу, построились, и опять:

— Бегом марш!

Снежков хотел раскачать лодку и освободить ее. После третьего пробега мы услышали голос боцмана Дыбина:

— Лопасти руля движутся!

— Двиньте ими еще раз! — крикнул Снежков.

Вернее, не крикнул, а прошептал, потому что кричать в этом полном углекислоты воздухе было уже невозможно. Мы замерли, ожидая.

— Лопасти поворачиваются только на сорок градусов и дальше не идут, — сказал Дыбин.

Мы построились и побежали. Мы согласны были бегать без конца, лишь бы лопасти двинулись еще на один градус.

— Сорок пять градусов! — крикнул Дыбин.

Бегом на корму, шагом на нос, бегом на корму, шагом на нос. А сердце колотится так, что вот-вот лопнет.

Я прислонился к стене и широко открытым ртом глотал отравленный воздух. Прямо передо мной висел кусок электропровода, сорванный во время бомбежки. Пораженный, я смотрел на него, не отрывая глаз. Неужели а действительно провод висит вертикально?

— Капитан-лейтенант, -закричал я, показывая Снежкову на провод. — Да посмотрите же!

— Я знаю это уже две минуты, — сказал Снежков. — Мы освободились и лежим на дне. — И, подойдя к Митрохину, спросил: — Ну, как?

Митрохин повернул к нему лицо, сжатое наушниками.

— Они сторожат нас, — сказал он.

7

Лицо Снежкова позеленело от удушья. Зеленый, с синими губами, с красными белками глаз, он сейчас вовсе не казался таким молодым и не был похож на переодетую девушку.

Я боялся, что он вот-вот упадет.

Но он не упал.

— Ну? — спросил он Гусейнова. — Что скажешь, штурман?

— Вздохнуть и умереть, — прошептал Гусейнов.

— Умереть? Зачем умереть? — спросил Снежков. — Пусть лучше они умирают.

И вызвал к себе орудийные расчеты.

А дальше все случилось так быстро, что я не успевал понимать, что происходит.

Моторы наши снова работали, и мы шли вверх. И сразу, чуть зашумели моторы, одна за другой взорвались три бомбы. Но мы продолжали подыматься, и по легкому покачиванию я понял, что мы вышли на поверхность.

Люк распахнулся мгновенно. И хлынувший оттуда воздух, влажный, холодный, свободный, живой, был так сладок, что за каждый глоток его можно было отдать жизнь.

Снежков первый выскочил на палубу, за ним поднялись артиллеристы, и желание, чтобы необычайный этот воздух охватил меня со всех сторон, было так сильно, что я тоже поднялся по трапу вслед за ними.

Я снова увидел небо, вражеский рейд, далекие домики, низкие берега шхер и три сторожевых катера.

Они неслись к нам с трех сторон, вздымая белые буруны, и орудия их гремели, и снаряды их подымали вокруг нас над водой высокие белые смерчи, перемешанные с бурым дымом. И тот катер, который был к нам ближе всех и загораживал нам выход в открытое море, начал разворачиваться бортом, чтобы ударить по нас из кормовых своих орудий. Он подставил нам свой борт, и сразу же наши орудия грянули, и черное облако дыма скрыло его.

Когда облако это рассеялось, катера на воде уже не было.

Мы неслись между островами, и с островов в нас стреляли, и два катера гнались за нами, стреляя. Но мы проскочили узкое горло пролива, и, когда море раскрылось перед нами во всю свою ширь, Снежков увел нас всех вниз, и лодка погрузилась, и катеры потеряли ее.

— Дайте мне чаю, — попросил Снежков садясь.