Двое среди руин

Теперь, находясь в относительной безопасности, на плато — как я стал называть мою часть города! — не было нужды все время насторожено оглядываться. Появилась возможность слегка расслабиться… И, более внимательно, приглядеться к своей спутнице.

Ната была очень мила… При невысоком росте, она оказалась изумительно сложена — это просматривалось даже через мешковатый анорак, да прочие тряпки, которые на ней висели. Еще в самом начале мы выкинули почти все рванье, в котором она оказалась на момент нашей встречи, и теперь девушка была облачена в мои запасные штаны, которые ей доходили до груди. Пришлось их перевязать бечевой, но, даже так, она выглядела куда лучше, чем в том жутком и пропахшем вонью, рубище. Может, ей и не по силам тягаться со многими королевами красоты, но, во всех движениях девочки-подростка, проступала такая грация и изящество, какой я не встречал ранее никогда! Когда она улыбалась — это случалось не часто! — то, словно расцветала… Я предвидел, что, лет через пять, она станет невероятно очаровательной женщиной. В первые дни нашего пути от Наты исходил тяжелый запах давно немытого тела — я притерпелся к нему, но она сама, завидев, как я иногда отворачиваюсь, быстро уловила причину. До посинения пыталась отмыться в первой попавшейся луже, пока я не оттащил ее, чуть ли не силой. Обнимая хрупкое тело, я испытывал чувства, передать которые сложно… Это была одновременно и забота, и защита, и что-то иное, что оформилось несколько позднее. Я осознавал, что думаю о ней, не только как о спасенном мною человеке, а, прежде всего, как о женщине. Очень юной, маленькой и смелой, сильной и слабой. Но, прежде всего — женщине…

Похоже, и сама Ната понимала это — но ни единым словом или жестом, не выдала этого знания, предоставляя событиям идти так, как уже запланировано самой судьбой.

Оказавшись на знакомой и более близкой мне территории, я перестал волноваться о будущем. Кроме того — уже не вскидывался на каждый шорох. Это давно исхоженная земля, где, по моему мнению, уже не должно быть неожиданностей. И, кроме того, я теперь не один. Постоянная спешка не давала времени это понять до конца — лишь сейчас я стал задумываться о том, что, все-таки, произошло… Как оказалось, это пришло в голову не только мне.

— Дар, мне кажется, я стала понимать, что меня ждало там, внизу. Я дурочка, да?

— С чего вдруг?

— Ну, а как иначе? Можешь не верить, но там, я не думала о смерти — да и представляла ее совсем не такой. Трупы повсюду, один на одном, сгоревшие, раздавленные, утонувшие… Я тысячу раз могла оказаться среди них! Но тогда я даже не боялась! А теперь, когда прошло всего несколько дней — вспоминаю об этом озере с ужасом и страхом. Почему так?

— Это… Как тебе сказать? Последствие шока. Мы оставили за собой бездну, а в ней — часть твоей прошлой жизни. Когда ты находилась на островке — ты не думала ни о чем, кроме выживания. Сейчас — можешь посмотреть на саму себя. И, хоть это звучит с некоторым подтекстом — с высоты.

Ната кивнула:

— Я понимаю… С высоты — это верно. А ты? Ты тоже такое чувствовал?

— Всякое бывало… И думал, и представлял… И, едва сам в пропасть не прыгнул. Только я предпочитаю спать без сновидений — иначе, перед глазами встает то, что видеть не всегда хочется…

— Разве можно спать без сновидений?

— Если загрузишь себя какой-нибудь работой, так, что руки виснут, как плети, а глаза закрываются сами — вполне.

— Знаешь, — она чуть замешкалась, прежде чем продолжить, — я лежала сейчас с закрытыми глазами… и боялась их открыть. Думала — вдруг, все это случилось только в моем воображении. Наш уход с острова, бегство от зверей, подъем…

— И что я — всего лишь порождение твоих измученных снов?

— Не то… — она грустно улыбнулась. — То есть, да, конечно. Но не совсем. Что я опять останусь одна…

Я прикусил язык — поделом…

Назад, в мою берлогу, мы шли почти четыре дня. Ната не могла двигаться с той же скоростью, какая была присуща мне. Сказывались накопившаяся усталость, почти полностью порвавшаяся обувь, и отсутствие еды. Как назло, зверьки, которые водились поблизости от нашего холма, почему-то, не попадались здесь — а я уже был готов употребить в пищу даже их. Ел же их щенок? Ночевки превратились в испытание. С каждым днем все сильнее и сильнее крепчал мороз, даже замерзала вода в бутылках, хоть она беспрестанно качалось за спиной. От холода сводило конечности, и почти не попадалось ничего, что можно использовать для костра. Все давно и надежно погребено под слоем грязи и хлопьев, ставших единой, смерзшейся массой. Приходилось подолгу рубить топором, чтобы выудить, где-нибудь, кусок тяжелого, отсыревшего дерева, потом колоть его на щепки и терпеливо ждать, пока они нехотя начнут чадить… Животы сводило, несколько драгоценных сухарей приходилось делить на крошечные ломтики, не способные утолить голод. Силы таяли…