Двое среди руин

Ната вколола содержимое ампул псу, и устало присела возле Угара на табурет. Всю ночь и весь последующий день он боролся за жизнь. Он лежал на подстилке, на которую мы положили еще несколько одеял, то хрипел, то, наоборот, затихал, и мы испуганно вскидывались, боясь, что его дыхание остановилось. Мы не спали — сидели молча рядом, обнявшись… Через силу заставил Нату хоть немного поесть. Но и сам едва смог проглотить кусок — ничего не лезло в горло. Я и не представлял, как стал дорог этот неуклюжий, ставший таким большим, щенок… Да и щенок ли? Прошло не мало времени, с тех пор как я принес его сюда — он уже вырос, и не только тем образом, которым так нас испугал, но и естественным путем… Ната сварила бульон и, намочив в нем лепешку, поднесла ее к сухому носу собаки — любимое лакомство Угара. Он не реагировал — а ведь ради этого угощения пса можно было заставить сделать все, что угодно.

К концу четвертого дня после возвращения, Угар вытянулся, судорога прошла по всему телу, и он жалобно взвыл. Мы, задремавшие было рядом, сразу проснулись. Пес лежал с открытыми глазами — в них чувствовалась сплошная мука…

— Он умирает?

Я не знал, что ответить. Ната опустила голову…

— Он борется, Ната. Он сильный и крепкий пес. И… Я зря подозревал его. Он выполнил свой долг до конца. Изменившись внешне, Угар остался прежним — преданным и верным другом. И он защитил нас, Ната — своей жизнью.

Ната упала на колени перед собакой:

— Угар! Не умирай! Угарушка…

Тот чуть высунул язык и коснулся руки девушки — очень слабо… Ната часто-часто заморгала — слезы стали стекать по ее лицу.

— Угар…

Я обнял Нату и спрятал ее голову на груди — мы больше ничего уже не могли сделать. Ната так и уснула, а я остался сидеть возле подстилки, с тревогой ожидая, когда раздастся последний вздох нашей собаки…

А утром наступил перелом! Он, до того, лежавший недвижимо, с шумом выдохнул и заскулил — точь-в-точь как тогда, когда я впервые его увидел и в первый раз схватил за загривок, в полуразрушенном доме на территории речного порта.

— Ната! Ната! Угар пришел в себя!

Она моментально проснулась и протерла красные глаза.

— Угар! Песик наш!

А «песик», слабо вильнув хвостом, стал лакать предложенную воду — и выпил ее, чуть ли не с полведра за раз. А потом снова уснул, на этот раз уже спокойно и глубоко. И когда проснулся, сразу заявил о желании, во-первых — выбраться наружу — справить естественные надобности, а во-вторых — поесть. Угар пошатывался, и мне пришлось его поддерживать, чтобы не свалился. Вернувшись в подвал, подвел его к приготовленной миске — Ната расстаралась! Стоило ли говорить, сколько всего вкусного она туда положила! Мне пришлось даже отогнать его прочь — иначе бы он, выжив от ран, рисковал умереть от обжорства. С этого момента пес резко пошел на поправку. Я постоянно осматривал его раны — они заживали, «как на собаке». Только оставшиеся рубцы, скрытые густой отросшей шерстью, указывали на то, что пришлось вынести псу. Мы не отсиживались в подвале — я, по-прежнему, выходил на короткие прогулки, хотя теперь любой выход сопровождался ожиданием коварного нападения. Что и говорить, насколько мне не терпелось дождаться окончательного восстановления сил Угара. Я твердо решил найти и уничтожить опасного соседа, появившегося среди развалин. Нельзя допустить, что в них обитает кто-то, способный убить любого из нас. Ната не разделяла моего убеждения: ей казалось, что этот кот — случайный гость в городе. Ему нечем питаться, и лишь потому он рискнул напасть на нас. Я считал это спорным, и разрешить сомнения можно было только одним — глубокой разведкой всех руин. Но среди множества холмов и взгорок, среди расщелин и нор, появившихся в городе после катастрофы, спрятаться могла не то что одна громадная кошка, но и целое семейство, таких же…

Мы с Натой вновь и вновь переживали случившееся. Все это было настолько неожиданно… Мы слишком сильно привыкли к сознанию собственной безопасности. Новый мир напомнил о себе очень сурово. Пришлось признать, что давно изученная и внешне не опасная часть нашего города, вовсе не так уж и безобидна.

Теперь Ната не уклонялась от обучения стрельбе. И, хотя у нее это получалось не очень хорошо, она упорно тренировалась. Сравниться со мной она не могла — сказывалось какое-то врожденное умение и опыт детства, плюс постоянные тренировки всех этих месяцев. Только на первый взгляд, может показаться, что владение луком и стрелами просто — на самом деле, это очень сложная наука, граничащая, практически с искусством. Видимо, у меня имелся врожденный дар к этому оружию. Конечно, я понимал — нам, а особенно Нате, далеко до настоящих мастеров, но, сам себе я казался вполне приличным стрелком.