Двое строптивых

— Ох уж эти достопочтенные дамы. Как видно, опасаются конкуренции. Я, честно говоря, давно уже не вижу меж почтенными горожанками и блудницами особой разницы — разве что благосклонность блудницы обходится гораздо дешевле. С блудницей как-то спокойнее за свой кошель, чем с добропорядочной женщиной, которая утверждает, что ей от тебя ничего не нужно, а на самом деле ей нужно все.

— Печальная истина. — Жоффруа вздохнул, а секретарь посчитал, что достаточно поддержал собрата в минуту горя и что теперь можно вернуться к прерванному отдыху:

— Ладно, ступай к своим. Ждут ведь. Погуляете маленько, а я здесь посижу, подожду магистра.

Жоффруа, Лео и остальные отправились, куца велел секретарь, и пусть ожидание утомляло, но в жаркий день томиться ожиданием в саду гораздо приятнее, чем в душной и зачастую тесной приемной.

Сады великих магистров, располагавшиеся вокруг их резиденции, были прекрасны! Разумеется, время и турки не пощадили их, однако известно, что они, словно у папы римского или иных влиятельных итальянских церковных и светских магнатов, были украшены античными мраморными статуями, в изобилии периодически извлекаемыми на свет божий из подземных глубин Родоса.

Д’Обюссон, хоть и глава монашеского ордена, и князь Церкви, имел незашоренный ум, поэтому любил и ценил прекрасное во всех его проявлениях, чем, естественно, раздражал упертых церковников вроде известного родосского проповедника — брата Антуана Фрадэна, который упрекал д’Обюссона в недостаточном усердии по насаждению мракобесия на острове.

Нельзя сказать, чтоб магистру было не до улучшения нравственного состояния своих подданных. Напротив, и до, и особенно после Великой осады он усердно и порой жестко боролся с родосской безнравственностью в различных ее проявлениях. Например, серией декретов 1483 года магистр ополчился на прелюбодеек и прелюбодеев, а также сводников, гомосексуалистов и игроков, грозя сожжением заживо. А ввиду того, что в мирное время мусульманские купцы, прибывавшие на Родос, заводили связи с христианками, последним стала грозить смерть за связь с мусульманином, а также евреем.

Касательно последних, д’Обюссон в 1502 году задумал было окрестить их всех под угрозой высылки и конфискации имущества, однако осуществить задуманное не успел. Но он весьма справедливо полагал, что разбивать мраморных Афродит, на чем настаивали всяческие "ревнители", стало бы признаком дурного вкуса, воспитания и полной ограниченности.

— Это же идолы языческие! — трепеща от гнева, бывало, ярился Фрадэн.

— Помни слова святого апостола Павла о том, что идол есть ничто, — тихо улыбаясь, говаривал магистр. — Кроме того, я же не поклоняюсь им, не воскуряю фимиам и не приношу жертв.

— Сам помни, что нельзя быть теплохладным, как ангел Лаодикийской церкви! Что сказал ему Господь? "Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если б ты был холоден или горяч!" Терпение к идолам перейдет и в их почитание!

Но что разговаривать с идиотом? Бесполезно. Впрочем, даже сам премудрый царь Соломон не мог разрешить этой задачи и записал в "Притчах": "Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему". Тот же Соломон проницательно заметил: "Лучше встретить человеку медведицу, лишенную детей[7], нежели глупца с его глупостью… В уши глупого не говори, потому что он презрит слова твои". Вот так.

Однако мы опять увлеклись. К вышесказанному добавим лишь то, что двор и резиденция великого магистра иоаннитов, в культурологическом смысле, были, как и итальянские дворцы, глотком живительного воздуха Ренессанса, до которого дворам и властителям прочей Европы было еще ох как долго и далеко.

Во почему Лео, прибывший из Англии, в отличие от своих спутников, оказался изумлен всем увиденным. Он не мог налюбоваться на чудесное искусство древних, а любительское собрание улема Гиязеддина, выкопанное в Иераполисе, уже не казалось чем-то впечатляющим.

Что именно мог увидеть молодой англичанин в садах великого магистра — приходится только догадываться. Ни описаний, ни хотя бы просто каталога магистерской коллекции не сохранилось. Предполагать? Можно, но дело это неблагодарное.

Только каким-то шестым чувством можно постичь сквозь смутную дымку призрачного времени, что могло быть у д’Обюссона, глядя на Лаокоона и на Фарнезского быка, а также на родственные родосской школе скульптурные образцы — например, Медузу горгону в Дидимах.